…Лагерь изменился, чего-то уже не хватало, даже солнце было не столь ярко. Старшую пионервожатую он наблюдал издали, шла к дальней беседке малышовой группы. Так захотелось побежать через весь лагерь к старшой, поднять и закружить. "В-ина, улыбнись, ты так хороша! Жаль, что я такой дурак!" Ридан сдерживался, бедолага эстонец мог быть где-то рядом. Нервничать начнет, пищать нечленораздельное. Нельзя, надо соседа спасать. Ридан знал, как трогательно любил детей своих отец несчастного пацана. Мы много раз ставили на проигрыватель гибкую пластинку, с приветствием отца детям.
"Дети мои, – шло перечисление по именам, – папа сейчас отдыхает в Кисловодску и посылает вам вашу любимую песню: "Позвони, скорей!"
Любящий отец тогда еще не знал, что его младший сын, имя которого с чьей-то легкой руки перевелось, как Сокол, не слышит всеми любимую в те годы песню.
– Э-ра С-на, вы Соколику поможете?
…– А где Пашко, Э-ра С-на!
– Пашко родители забрали сразу после тебя. Он не хотел здесь оставаться.
– Конечно, кого ему было пытать вопросами?..
… К своим двенадцати годам Соколик стал говорить. Ридан не считал, что была у него в этом какая-то роль. Свел с нужным человеком, что тут особого, все же ощущение некой причастности к свершившемуся чуду у него оставалось.
– Как дела? – спрашивал Ридан у Соколика.
– Хорошо! – выдыхал Сокол ответ.
Много позже, когда Ридан уже был женат, у него уже был первенец, он приехал к отцу повидаться, отойти душою. Побить, наконец, мячом по воротам, отдаться любимой с детства забаве. Бил с разных позиций по нарисованным воротам на стене. Ридан хотел быть в форме, детская мечта все еще была жива. Когда отец впервые взял Ридана на стадион на игру "Нефтяника", он все хотел, чтобы по стадиону объявили: футбольной команде "Нефтяник" срочно требуется умеющий забивать. Тут он поднимется со своего места, побежит на поле к своим кумирам.
– Я даже гол Пушкаша смогу забить!
Ведь может же случиться такое, что когда-то просто с трибуны пригласят в команду.
Ридан бил по мячу, вспоминая себя в детстве, когда к нему подошел старший брат Соколика, сообщил, что Сокол хочет что-то сказать, но не решается.
Соколик стоял поодаль, опустив голову, смотрел на свои огромные ступни в тяжелых ботинках на толстой подошве.
Ридан вспомнил пиршество на всю округу, которое было устроено в день возвращения Сокола из интерната для глухонемых. Сокол мог говорить! Разобрать можно было с трудом, но он говорил. Застолье пело свои пьяные песни, требовало от Соколика показать, что он слышит, хлопало. "Танцуй, Сокол, танцуй!" Соколик в такт хлопкам, сначала тихо, еле заметно, как бы заводясь, расставляя все шире и шире свои не по годам огромные ступни в тяжелых ботинках, начинал притоптывать. Возможно, для мальчишки пританцовывать под застольное не совсем правильно, но Сокол был послушным мальчиком: "Танцуем Сокол, танцуем…" и Сокол топал, попадая в такт хлопкам застолья.
Радость была большой, Сокол слышал!
…– Соколик, слушаю тебя. Что ты мне хотел сказать?
Сокол уже был крепким мускулистым юношей, молча смотрел в глаза, отяжелевший его подбородок выступал вперед. Он все тянул веред подбородок, как бы буксовал, заикался, не мог начать говорить.
– Стань-ка в ворота, я тебе побью.
Сокол стоял в воротах безучастно. Я бил – он не реагировал, он не был из поколения футболистов, футбол в нашем дворе играли в моем детстве.
– Война будет! – выдохнул Сокол утробой.
…– Какая война, Сокол? Когда?
Соколик яростно молчал. – Не знаю!
…До войны оставалось еще более двух лет!..
– Кто будет воевать?!
– Армения и Азербайджан, – напором вырвалось из нутра юноши.
– Соколик, ты что?!
Сокол стоял, опустив голову, будто был виноват.
– Нет, Соколик, войны не может быть, понимаешь, не может. Мы ведь живем в едином государстве. Будь спокоен, не будет никакой войны. Не допустят! Над тобой пошутили. Какой-то дурак пошутил! – Ридан что есть силы ударил по мячу, мяч, отскочив от стены, улетел в сад к соседям.
…Кто летом 1986 года мог поверить, что Армения затеет войну с Азербайджаном. И я не мог поверить…
Соколик шел домой, шажками медленными, будто тянул время, собирался возразить, но не знал, как убедить. Носки своих больших ступней ставил вовнутрь, не раскидывал вольготно. Не было уже той разухабистой свободы, когда вся округа хлопала, он танцевал. Ничего праздного, лишь тревога. Он знал, что будет война.