— Следствие полностью изобличило Дубленко, установив одновременно невиновность Нефеденкова, — закончил Цугуриев.
— Значит, — спросил Степанов, с трудом сдерживая волнение, — Нефеденков скоро вернется?
— Да, — подтвердил Цугуриев. — Конечно.
— Мать знает?
— Наверное, еще нет. Можете ей сказать. Хотя я тоже приглашу ее к себе, известим, так сказать, официально.
— Возьмем его в школу, — решил Степанов. — И у нас, и в районе не хватает учителей, особенно толковых…
— А в армию кто пойдет? — спросил Цугуриев.
— Он же сердечник.
— Сердечник? — удивился Цугуриев. — Вот уж не подумал бы!..
— Даже от физкультуры был все годы освобожден, — подтвердил Степанов. Ему сейчас не терпелось пойти к Турину и рассказать о Нефеденкове. Интересно, что скажет Иван теперь?
Но Турин не замедлил явиться сам, и не один, а с Гашкиным. Игнат шел впереди, Турин — сзади, словно вел его под конвоем. Вид у Гашкина был понурый, наверное, как следует влетело от Турина.
Цугуриев молча откозырял и ушел, дел у него, видно, было немало.
— Николай Николаевич, — сердито начал с порога Турин, — я с себя ответственности не снимаю. Я — секретарь райкома и полностью отвечаю за своих работников и членов бюро. Отвечаю. Но динамо просил прислать не я, а Гашкин.
Турин закончил и сел. Остался стоять один Игнат.
— Ну, рассказывай, товарищ Гашкин, какой дворец ты задумал построить в Дебрянске. Дворец с хрустальными люстрами и конечно же с электрическим освещением? — съязвил Захаров. — И сядь, пожалуйста.
Гашкин опустился на стул. Сидел согнувшись, уверенный, что его не поймут и лишь обругают, как уже обругал Турин.
— Что говорить… Что скажешь… — вяло начал он. Потом вдруг воодушевился: — Вот бывают военные сводки в газетах, а бывают стихи. Сводки Совинформбюро нужны всем, ясное дело. А стихи? — Взглянул на Захарова и Турина, махнул рукой и погас: не поймут его, не простят!
— Ну что же ты? Говори! — поддержал Захаров.
Но Гашкин молчал. Тогда заговорил Турин:
— Воспользовался тем, что у него знакомый оказался каким-то начальником на бежицком заводе, и попросил его прислать городу динамо-машину. Никому ничего не сказал, ни с кем вопроса не согласовал.
— Это ж почему так, товарищ Гашкин? — спросил Захаров. — Хотя бы Турина поставил в известность.
— Уж больно легко и быстро согласился тот начальник. Я думал, пообещает и забудет.
Захаров рассмеялся:
— Выходит, если быстро соглашается, то так только, для видимости. Хорошо! Учтем!.. А зачем тебе динамо-то? Какие у тебя планы были? — допытывался он.
— Вот я и говорю: бывают сводки, а бывают стихи…
— Заладил одно и то же! — оборвал Гашкина Турин. — Тебя секретарь райкома партии спрашивает: зачем тебе динамо?
— Иван Петрович, — остановил его Захаров, — погоди, не горячись. Говори, Игнат.
— …бывают, значит, стихи, — продолжил Гашкин. — А зачем они? Что, в самом дело, в них? Какой город взяли, в них не сообщается. Кто живой объявился после похоронки, тоже не сообщается. Кто кого ищет, опять же не сообщается. Тогда, может, долой стихи? Нет, без поэзии нельзя, хотя и практической пользы от нее, казалось бы, ноль. Вот и динамо — как стихи. Что мы все время возим со станции? Кирпич, доски, бревна, стекло… Нужно! Необходимо! И вот, представьте, повезут со станции динамо-машину. Только представьте себе! Динамо-машину! Зачем? Свет давать! Значит, и радио будет, и над столом светло. Сколько размышлений! Сколько разговоров! Значит, под силу не только землянки! И электростанция будет! Будет! Ведь невозможно это: погреба, сарайчики, землянки — и вчера, и сегодня, и завтра! — Последнюю фразу Игнат закончил чуть ли не в отчаянии. — Невозможно!
— Да-а… — только и выдохнул Захаров, вставая. Он прошелся по комнате, с интересом поглядывая на Гашкина. Все ждали, что скажет, но Захаров не торопился.
— Ты вроде поэта, Игнат… Да просто — поэт!
Но от этого похвального для других определения Гашкин стал яростно отбиваться:
— Нет, нет!.. Стихи-то я не очень люблю и не все понимаю… Это я о стихах так — для примера… Ни одного не знаю наизусть, даже те, которые в школе проходили… Нет! — продолжал он по-прежнему упорно, чтобы его не заподозрили, не дай бог, в любви к поэзии, не породнили с теми мальчиками и девочками, которые как очумелые бредят стихами, а дай им в руки молоток, так не сообразят, как за него взяться.
Захаров улыбнулся, быть может впервые по-настоящему поняв все всегда наперед знавшего, безапелляционного и шумного фронтовика.
В кабинет, приоткрыв дверь, заглянули. Уже во второй или третий раз. Захаров посмотрел на часы и сказал:
— Сейчас!
Его уже ждали другие дела. Гашкин, Турин, Степанов поднялись.
— Значит, Николай Николаевич, — неуверенно начал Турин, — динамо-машину со станции забрать?
— Конечно… Только сначала надо было бы о помещении для нее позаботиться… Уж и не знаю, куда ее пока деть… Впрочем, вы кашу заварили, вы и расхлебывайте! — неожиданно хитро подмигнув им, сказал Захаров. И добавил: — Ну а динамо-то нам сгодится, и может, очень даже скоро!