Ну вот и все. Вроде так долго жил, а рассказ о жизни занял минут двадцать. Хотелось жить еще, еще, еще много лет, чтобы каждый лень приносил хоть немного радости.
Он выкладывался во время спектаклей полностью, хотя роли были не очень интересными. Он надеялся, что его будут помнить. Что нынешние дети будут рассказывать о нем своим детям. О том, какое яркое впечатление испытали они, посмотрев его на сцене.
И саднило, что так мало снимали его в кино.
Очень много было у Стрельникова нерастраченных или растраченных попусту сил. Надо было наверстать оставленное в лагерях. Будто бы те годы он взял сам у себя в долг, и всю оставшуюся жизнь он должен был работать в два раза больше — за себя тогдашнего и за нынешнего.
— Вы думаете, я по инерции задержался, занимаю чужое место! Чужую зарплату получаю! Давно пора уходить?!. И спасибо за то, что Союз театральных деятелей прибавил нам пенсию?!. Мы за все всегда спасибо говорим. "Спасибо Великому Сталину за наше счастливое детство!" Потом: "Спасибо партии и правительству за заботу о нас, о театре, о культуре кашей!" Потом опять спасибо за "звание" — недостоин, оправдаю. Дальше, спасибо за право на труд, за квартиру, спасибо за зарплату, за паек, за доверие, за жизнь… И наконец, за то, что разрешили похоронить! За место на кладбище! Но это уже дети скажут! Скажут обязательно, потому что настанет их черед говорить за все спасибо…
Никто не ожидал в юбилейный вечер такого потока негодования. С удовольствием видел Стрельников, как напрягаются лица у работников горкома, райкома, исполкома — у тех, кто должен был после его речи подниматься на сцену и поздравлять.
Когда Стрельников наконец закончил, все облегченно захлопали и чередой пошли поздравления. Шутливые сценки, поставленные артистами театра, перемежались выступлениями чиновников с цветами и бурными пожеланиями долгих лет здоровья от толстых теток-производственниц.
За кулисами появился Олег. Он уже успел выпить за здоровье отца и был очень весел. Увидев пирамиду из чайников, восхитился:
— Вот это да!
— Мебельная фабрика идет! — сообщил Кощей и захихикал.
— Умираю! — простонала Лена.
— Тихо! — сказал Зарамушкин, вспомнив вдруг, что он — директор.
— А надо было работать над собой! Тренироваться! — Олег решительно поднял чайники, поставил. — Вот! С первого раза!.. Даже не качнулись!
Он посмотрел, что происходит на сцене. Представители рабочих мебельной фабрики дарили Стрельникову деревянный макет здания театра. Это был четвертый такой макет, подаренный ими Стрельникову. Они дарили его и на пятидесятилетие, и на шестидесятилетие, и на семидесятилетие.
— Опять? — скривился Олег. — Я надеялся, гарнитур подарят!
— Тебе гробы понадобились? — спросил Кощей.
Мебель местная фабрика производила ужасную.
Олег вспомнил про Лену, положил руку на ее горячий лоб, другой пощупал пульс.
— Давай! — сказал он Кощею.
Тот принес чайники и передал их Лене.
"Чего я трясусь, — думала Лена. — Какое мне до них до всех дело. Через несколько дней я забуду про всех…" Но это не помогало. От страха немного тошнило.
— А теперь мы приглашаем на сцену гостя из Москвы!.. Московские киноклубы! — выкрикнула молодая актриса Валя, ведущая вечер.
Лена с улыбкой выплыла на сцену С той же улыбкой теледиктора, застывшей на лице, она сказала в микрофон, обращаясь в зал:
— Наши города разделяет тысяча километров!.. Наше восхищение вами не знает границ!.. О вашей работе в кино написана книга!.. Позвольте мне от имени кинозрителей вручить вам этот скромный подарок!
Лена начала медленно разворачиваться от микрофона в сторону Стрельникова. Держа в напряженных руках пирамиду из чайников, она приближалась к нему.
Стрельников встал с кресла, где сидя выслушивал многочисленные поздравления…