Дежурный встал и отдал ему честь.
Кондаков засмеялся.
Его рабочее место находилось у камеры предварительного заключения. Подойдя к обшарпанному письменному столу, Кондаков открыл верхний ящик и запихал в него голубя. После чего он снял шинель, повесил на гвоздь и встал у окна.
Появился младший лейтенант Попов.
У Попова были сложности с тещей, и на работе он пытался отдохнуть от домашних скандалов. Но теща звонила ему по телефону.
Вот и сейчас, не успел Попов раздеться и сесть, как телефон затренькал. Со вздохом подняв трубку, младший лейтенант начал привычно оправдываться:
— Ну не брал я… Слышите, мама… Не брал я эти несчастные три рубля… Не брал…
Кондаков, сдерживая хохот, кивал и подмигивал, приободряя товарища.
Швырнув трубку, Попов открыл верхний ящик стола, чтобы достать папку с протоколами…
Обретя свободу, голубь метнулся Попову в лицо.
Попов от неожиданности резко отшатнулся, закрыл лицо руками и рухнул на пол вместе со стулом, сильно ударившись головой.
Голубь всем своим тщедушным тельцем бился в окно.
Кондаков хохотал.
— Обалдел?.. Да?.. — обиделся Попов, выбираясь из-под стола.
— Минута смеха, мой юный друг, — отсмеявшись объяснил Кондаков, — заменяет ведро морковки!
Попову очень хотелось послать Кондакова с этим ведром морковки, он перебирал в уме все подходящие в данном случае словосочетания и беззвучно шевелил губами, повернувшись спиной. Одновременно своими корявыми пальцами Попов пытался поймать голубя.
Голубь обреченно рвался на свободу.
Стекло звенело.
Кондаков, наблюдая за нелепыми жестами Попова, заржал с новой силой.
Попов терпеливо ждал, когда Кондаков успокоится, и мечтал: скоро его повысят в звании, и тогда он со всей силы врежет Кондакову по зубам.
— Час смеха равноценен отпуску, проведенному в Сочи, — вдруг совершенно спокойно сказал Кондаков и добавил очень серьезно: — Надо шутить. Шутка жизнь украшает.
— Кому? — уныло спросил Попов.
Проснувшийся в камере алкоголик принялся долбать ногой в дверь, хрипло крича:
— Жрать хочу!..
Кондаков посмотрел на него с сочувствием и ласково произнес:
— Заткнись!
— Дай хлеба!..
— Сейчас будут тебе и хлеб и зрелища! — пообещал Кондаков.
А в это время за семьсот километров от Кондакова, в славном городе Москве, смотрел из окна своего дома на улицу сорокапятилетний человек, которого все называли Степаныч.
На его трикотажных тренировочных штанах отвисли колени. Майка была порвана, а зашить некому — он жил один.
За окном открывался довольно унылый вид: блочные дома с облезлой краской на фасадах. С неба сыпался то ли дождь, то ли снег. И все вокруг было серое-серое… От этого цвета тошнило.
Лицо у Степаныча тоже было серое. Мешки под глазами. Давно не мытые, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны, открывая проплешину на макушке.
Левой рукой Степаныч поглаживал недавно прооперированный желудок.
Хотелось пить.
На кухне Степаныч открыл кран над раковиной, набитой грязной посудой, нашел чистую чашку и подставил ее под струю воды.
Чашка выскользнула из рук и разбилась, ударившись о край мойки.
Степаныч посмотрел на осколки чашки, потом вынул из раковины стопку жирных тарелок и изо всех сил швырнул их на пол.
Перебив в кухне всю посуду, он пошел в комнату, распахнул дверцы шкафа, где стоял дорогой сервиз…
Успокоился он только тогда, когда вся посуда в его доме была уничтожена.
Ночью Лена ехала на метро.
Она стояла у двери в полупустом вагоне, уткнувшись в воротник дубленки. Ее крашенные в рыжеватый цвет волосы забивались в нос и в глаза. Она вздохнула, подняла голову, заложила волосы за уши.
Толстые провода, в несколько слоев закрепленные на стене тоннеля, слились в одну бесконечную ленту.
"Когда я впервые увидела тебя, мне показалось, что мы знакомы давно-давно. И никаких слов не нужно было произносить. Сразу стало понятно, что ты и я — мы едины. Никуда не деться нам друг от друга. Я люблю в тебе все, даже то, что другим кажется недостатками. Мне с тобой так хорошо, так спокойно. Ты так ласкал меня. Мое тело сохнет без тебя. Я умираю… Сокровище мое, только с тобой я дышу…"
В груди у Лены комом лежала боль. Эта боль не давала ей глубоко вздохнуть.
"Собака, побитая, бездомная собака, — думала она, глядя на свое отражение в стекле. — Нельзя быть беспечной. Никогда нельзя считать себя счастливой. Я потеряла голову, расплескала от радости свои мозги, потому все это со мной и произошло…"