— А давай,— Лехе говорю,— сделаем на конкурс! Слышал небось, конкурс объявлен: культурный центр северного поселка улучшенного типа. Солярий, розарий, дискуторий — и все это желательно под одной крышей.
— Да нет,— Леха говорит.— Все равно Орфеич работать нам на конкурс не даст. Наш удел — коробочки рисовать!
— А полагается же нам творческий отпуск? Давай возьмем творческий отпуск за свой счет!
— А Дзыню возьмем?
— Конечно! Поселимся у меня и будем работать! Колоссально!
На следующий день я к Дзыне поехал. Он принял меня уже в отдельном своем кабинете.
— Надо уметь жить! — высокомерно говорил, небрежно проливая мне арманьяк на брюки.
Но в проекте нашем участвовать милостиво согласился.
Помню, в день, когда мы должны были начинать, Леха пришел, а Дзыни все нет и нет. Выглянули от нетерпения с балкона, видим — красные его «жигули» выезжают на перекресток и подруливают зачем-то к стоянке такси… Какие-то тетки с узлами к нему бросились. Быстро сговорились — и Дзыня уехал! Вот это да! Видно, решил — и вполне, надо отметить, справедливо,— что дело это гораздо более надежное, чем какие-то непонятные проекты создавать!
Стали работать с Лехой вдвоем.
Но ни черта не получалось. Хочется придумать что-то новое, а рука привычно рисует прямоугольник! И розарий, и солярий, и дискуторий должны размещаться в нем.
Да и потом, не все новое хорошо. То есть сразу видно, что в нем будет хорошего, но никогда заранее не узнаешь, что в нем будет плохого. Придумали, скажем, круглые дома. Свежо, оригинально. Начали строить. И стали образовываться в круглых дворах этих домов вихри. Выйдет старушка на балкон снимать белье, неожиданно образуется вихрь — старушку уносит!
Потом уже в погоне за оригинальностью мы с Лехой до полного абсурда докатились. Совершенно дикая родилась идея: сделать культурный центр в виде стоящего человека… В глазу — бар.
— Да-а,— Леха говорит.— Видно, ничего у нас не получится! Все равно Бескаравайный нас обойдет. Сам знаешь, что это за человек, растет на глазах!
Действительно, на последней архитектурной конференции наблюдался феномен: рос Бескаравайный буквально на глазах!
И еще — это только говорится: отпуск за свой счет. А какой счет? Никакого счета и нет!
Открыл я как-то ящик стола, оттуда вылетела вдруг бабочка. Поймали, убили, сделали суп, второе. Три дня ели.
Однажды рано утром вышел я на прогулку. Сорвал с газона ромашку, стал лепестки обрывать… И вдруг понял: форму ромашки должен иметь наш культурный центр — розарий, солярий, дискуторий под отдельными крышами и сходятся к общему центру, как лепестки. Примчался домой, с Лехой поделился. Он говорит обидчиво:
— Гениально! Но это ты, наверное, сам же и будешь делать?
— Ну почему же! — говорю.— С тобой!
Стали мы чертить с нашей любимой песней «Елы-палы» дни напролет.
Сделали наконец, понесли.
Секретарь конкурса — Дзыня.
Сидит, головы не поднимает.
— Что у вас?
— Ты, харя! — говорю.— Поднимай хоть глаза, когда с тобой разговаривают!
Он обомлел.
Потом разговорился все-таки, стал объяснять, что в конкурсе многие именитые архитекторы участвуют, не нам чета. Что главная трудность — во второй тур пройти, там только начнется настоящее рассмотрение…
Стали мы ему намекать, что жизнь на месте не стоит, что в городе много новых точек открыто, где встретиться можно за дружеским столом.
Приблизительно месяц он нас мурыжил, потом вызывает: проект наш пробился во второй тур.
Подмигивая, вывели его на улицу, провели мимо всех ресторанов — и неожиданно вводим в пышечную, берем три пышки обсыпные, три бумажных стаканчика кофе. Потом в эти же стаканчики, влажные, разливаем под столом бутылку портвейна… Все!
Но, как оказалось, Дзыня нас нагрел, а не мы его! Выяснилось, что никаких двух туров и нет, все проекты рассматриваются одновременно и равноправно, а рассмотрение состоится на Всесоюзной архитектурной конференции в Ереване.
Летели мы в Ереван на Ту-154, на высоте пятнадцати тысяч метров… Леха нервничал все, в иллюминатор смотрел. Далеко внизу, на белых облаках, тень нашего самолета бежала, как крестик.
— Страшно, если вдуматься,— Леха говорит.— Пятнадцать километров до земли!
— Что страшного-то? — отвечаю.— На такси — трешка!
Стали снижаться наконец. Окунулись в облака. Потом удар, в иллюминаторе побежало рыжее поле, на краю поля — вислоухий вертолет.
Вышли на трап, первое ощущение — сухой горячий воздух, как на сковородке. Над горизонтом, будто облака, две белые вершины, иногда оттуда доносится короткое ледяное дыхание, словно глоток холодной воды после чашки густого горячего кофе.