— Петер, в следующем спектакле тебе надо играть кулака! У тебя талант!
— На что же это будет похоже, если волостной старшина выступит в спектакле? — Ванаг так важно откинулся на спинку стула и надул щеки, изображая спесивого кулака, что все снова рассмеялись.
Потом все опять посерьезнели — называли цифры, вносили их в новые списки, но это не были только цифры, это были стада, в которых среди бурых коров бойко резвились телята, блеяли овечки. Рубрика с заголовком «свиньи», разделенная горизонтальными линиями, напоминала загородку в хлеву с хрюкающими поросятами.
— Когда я ознакомился с нашими грандиозными планами на пять лет, — заговорил Озол, оторвав глаза от бумаг, — у меня прямо голова закружилась. Какие грандиозные цели и цифры; в других условиях они могли бы показаться плодом фантазии поэта-романтика. Мне иногда кажется, что и мы романтики, только другого племени. Мы на прошлое не оглядываемся, а смело смотрим в будущее, умом и сердцем устремленные к реальной жизни.
— Мечтатели прошлого ужаснулись бы, если бы им сказали, что в день своей свадьбы им придется составлять план подъема сельского хозяйства волости, — смеялась Мирдза. — Ах, белая подвенечная фата, мирты и розы, платье со шлейфом в десять метров и жених во фраке! Честное слово, я со смеху лопнула бы, если бы Зента и Петер так разоделись.
— Много ли не хватало, чтобы ты сама пошла в таком виде к алтарю, — Озол лукаво посмотрел на Мирдзу. — Изобрази Эрик после ранения героя, у тебя бы голова пошла кругом и такой прелестной показалась бы старая романтика с луной, вздохами и соловьями.
— Папа, не надо! — поморщилась Мирдза, вспомнив, как проливала слезы, когда к ней не доходили письма Эрика, а к нему ее письма, перехваченные Майгой. Нет, это уже прошло, она этим уже переболела, как корью, и ничего подобного больше не повторится.
— Да, сейчас мы тут шутим и мечтаем, а завтра, послезавтра начнутся рабочие будни, — напомнил Ванаг. — Когда поведем разговор с исполнителями плана, немало встретим и нежелания, и сопротивления.
— Если кому будет трудно — поможем, а нежелание нужно сломить, — твердо ответил Озол. — Кто станет противиться плану? Единственно — кулаки, такие, как Дудум. Большинство крестьян признает, что план отвечает их интересам.
— Папа, — перебила его Мирдза, — комсомольцы примут участие в разъяснительной работе, но я со своей стороны выставляю одно условие — к Дудуму иди ты сам. Теперь я не смею туда показываться. Пока Густ еще надеялся на Зенту, он меня медом потчевал. А теперь — наверняка костылем выгонит.
Зента провела последнюю черту и, повернувшись к Петеру, заявила:
— С этого момента ты больше мне не начальник.
— Жаль. Именно теперь мне было бы выгодно быть твоим начальником, — также пошутил в ответ Ванаг. — А то как бы не пришлось жить под каблуком у жены.
— Я позабочусь, чтобы вам пореже приходилось видеть друг друга, — пообещала Мирдза. — По плану комсомольцев в этом году надо построить Народный дом, и так как Зента с завтрашнего дня станет заведующей будущим Народным домом, она отвечает за то, чтобы к осени он был построен. Никаких отговорок мы не примем. Материалы подвезены, ребята с коннопрокатного пункта уже привели в порядок фундамент, теперь только строй!
— А Петер отвечает за постройку маслобойни, — добавил Озол. — Это последние часы, когда вы спокойно воркуете, как голубки. Скоро начнете друг у друга переманивать рабочих, а то — и красть материалы. По вечерам будете сидеть каждый в своей комнате и через стену грозить друг другу прокурором.
— Какими мрачными красками ты изображаешь наше будущее, — Петер сделал кислое лицо. — Тогда уж ничего другого не остается, как начать пить. — Он встал и принес из шкафа две бутылки вина, добавив: — Об этом он сумел смолчать.
Так была отпразднована самая необычная свадьба в волости, но мало кто о ней знал, и поэтому она не вызвала никаких разговоров.
На следующий день к Озолу приехал работник прокуратуры, которому он сообщил о безобразиях в подсобном хозяйстве. Крестьяне жаловались, что некормленая скотина там иногда целыми днями ревет. Проверка показала такую же картину, как в свое время на коннопрокатном пункте. В подсобном хозяйстве разбазарили все до последнего зерна, не оставили даже семян. Было более чем ясно — Калинку ни на один день нельзя оставлять на свободе. Оказалось, что его начальник, руководитель ОРСа, уже арестован за присвоение продуктов, выданных для рабочих. По словам Калинки, он отдавал начальнику без всяких документов половину продуктов подсобного хозяйства, за что тот другую половину оставлял Калинке.