— В таких случаях надо обязательно друг другу помогать, — закончил Пакалн свои воспоминания.
Густ Дудум, услышав о неурожае, усмехнулся, — впервые после замужества Зенты. Вернее говоря, он зло оскалил зубы, так как уже давно разучился по-людски смеяться.
Когда Думинь приехал домой и рассказал Ирме о том, что говорилось на собрании, та, немного подумав, заключила:
— Значит, хлеб в эту зиму в цене будет!
— Да… — пробурчал «сам».
— Рожь да пшеницу надо беречь.
— Да, уж свиньям скармливать не будем.
— Что там свиньям… Власть потребует, — сказала Ирма. «Сам» ничего не ответил.
— Я думаю, что ржи надо будет сдать только несколько пур, — продолжала Ирма. — Пусть берут овес. Чем он плох? Из овса тоже крупу делают, и лошадей кормить можно.
— Они с этим не согласятся. Потребуют рожь, — проворчал Думинь.
Наступило молчание.
— А если мы скажем, что ржи нет? — рассуждала Ирма.
— Не поверят. Будут стоять у машины и взвешивать.
— А если мы возьмем, Петер, да обмолотим украдкой? В сарае. Пусть остатки машиной молотят. Скажем, что рожь у нас в поле осыпалась. Нам, мол, эти ваши бригады не помогли, много ли своими силами уберешь. Ты — инвалид, у меня дети на шее, да еще Алвите лошадью и машиной помогли.
— Можно и так, — согласился Думинь.
— Нет, на самом деле, — подбодряла Ирма. — Разве не сумеем по ночам обмолотить? Поднимем и Алвите. Этих, пожалуй, нельзя звать, — она кивнула в сторону людской, где жили «постояльцы». — Они-то еще ничего, а вот девчонке я не доверяю. Начала якшаться с Мирдзой Озол.
— Но как провеем? — усомнился Думинь.
— Уж как-нибудь, — успокоила Ирма. — Когда девчонка эта уйдет на танцульку. Ведь для базара невесть какой чистый хлеб не нужен.
На следующий день началась жатва. На каждом поле собиралось по десять — пятнадцать человек с несколькими жнейками. Десятидворка, к которой была прикреплена Мирдза, вызвала на соревнование бригаду Эльмара Эзера, и никто из них не хотел уступать. Мирдза уже было сочинила частушки, в которых высмеивалась отставшая бригада Эзера, но обе бригады закончили работу в один и тот же день, и спеть частушки так и не пришлось.
К Озолу, словно в штаб, поступали сводки об уборочных работах. Сельсоветы также соревновались между собой, хозяйства, к которым: был прикреплен Лауск, наверняка победили бы, но подвел Густ Дудум. Большую часть ржи он сжал, но все же около полпурвиеты оставалось на корню, не помогали никакие напоминания.
— Как это ты, сосед, позволяешь хлебу осыпаться? — спросил Лауск, зайдя к Густу.
— Это мой хлеб, а не твой, — резко ответил Дудум.
— Пусть и твой, но разве поэтому ему надо пропадать? — спокойно ответил Лауск вопросом. — У меня, постороннего человека, и то сердце ноет, как же ты сам можешь на это смотреть? Я позову бригаду — разом все будет в скирдах.
— Никого ты не позовешь, и никому на моем поле не позволю распоряжаться, — закричал Густ, рассердившись. — Тебе захотелось почестей добиться твоими большевистскими соревнованиями? Хочешь, чтобы о тебе в газете написали?
— Ты смотри, Дудум, как бы о тебе в газете не написали, — ответил Лауск сдержанно, но строго. — Придется еще бумагу изводить, на такого, человека, как ты.
— Не боюсь! — куражился Густ.
— Баран в лесу тоже хвалился, что волк ему не страшен, но, когда волк спросил его: «Ты что сказал?» — так у того сразу душа в пятки, — усмехнулся Лауск. — Так и с тобой, Густ. Надолго ли хватит твоей смелости? Я тебе вот что скажу — или ты завтра уберешь перезревшую рожь, или мы будем считать ее бесхозной и зачислим в государственный фонд, — сказал Лауск, сам сомневаясь, правильно ли поступил он, следовало ли так говорить. Но слишком он был зол на. Густа. Государству каждое зерно дорого, а этот, словно издеваясь, оставляет рожь несжатой! Пусть самому убыток, лишь бы другим напакостить.
Рожь Густ все же убрал, но точно так же заупрямился при молотьбе. Гаужен разработал точный маршрут для молотилок и заблаговременно, через сельсоветы, сообщал каждому хозяину, к какому дню он должен быть готов к молотьбе. Когда комсомольцы зашли к Густу предупредить, он ответил, что еще не перевез хлеб с поля и завтра молотить не будет. Машина проехала мимо усадьбы Густа, но в тот же день батраки Густа быстро переправили рожь и пшеницу в сарай. Вечером он позвал работников к себе, поставил на стол бутылку водки и после нескольких рюмок начал: