От семьи Озолов на похороны пришли Юрис и Мирдза, вернувшиеся домой почти одновременно — Мирдза из скитаний, а Юрис — из уездного города, куда ездил после своего первого посещения волости. Мать на похороны не пошла — побоялась смотреть на убитого человека, перед ее глазами предстал бы Карлен, такой же бледный и истекший кровью, как Алминя.
Возвращение Мирдзы вырвало ее из мрачной подавленности лишь на короткое время. Когда она убедилась, что дочь жива и ей ничего больше не грозит, вся ее материнская любовь, печаль и скорбь были перенесены на Карлена. Сегодня утром, когда Мирдза рвала в саду цветы и мать всплакнула: «Ох, кто же возложит цветок на могилу Карлена», — Озол не стерпел, упрекнул ее:
— Уймись же, наконец, и не огорчай девушку! Будь счастлива, что вернулась дочка.
Во двор Лидумов Озолы вошли почти одновременно со старой Саркалиене, которая как раз вылезала из просторной рессорной коляски. Увидев Мирдзу и ее отца, она заметно вздрогнула, но сейчас же притворилась, что не видит их, — завозилась с корзинкой в коляске и приподняла привезенный букет цветов.
Во дворе были и другие. Озолы поздоровались. Саркалиене сделала вид, что только теперь узнала их по голосу. Она стремительно обернулась и с приторно-сладкой улыбкой поспешила поздороваться прежде всего с Озолом.
— Ах, господин Озол, тоже в наших краях! Кто бы мог подумать? Всякое говорили — погиб, погиб, выходит, жена и дети зря убивались.
— Не так-то легко нас прикончить, — усмехнулся Озол. — Выносливое племя.
— Мирдзиня, доченька! — Саркалиене бросилась девушке на шею и, хотя Мирдза уклонялась, все же прижалась губами к ее подбородку. — Как я из-за тебя убивалась там, на лугу Дуниса, сколько кликала, сколько искала. Подумайте, — обратилась она к Озолу, — девушка вдруг исчезла, словно сквозь землю провалилась. Я так разволновалась, думаю, что же я матери отвечу. Смотрю я, все матери счастливее меня — да поможет им господь. К Озолам вернулась дочь, у Лидумиете хоть один сын остался, а я одна, как старая колода, — и она потерла краем платочка сухие глаза.
У Мирдзы так и жгло язык острое словцо, но она сдержалась. Все-таки здесь все были гостями.
— Куда же ваш сын девался? — спросил Озол, пристально всматриваясь в глаза хитрой женщине.
— Мобилизовали. Как и всех. Так же, как вашего Карлена, — был готов у Саркалиене ответ.
— Ну, не совсем так, — вспылил Озол. — Ваш сын разгуливал в немецкой форме и мобилизовывал других. И моего сына…
Он заметил, что у Саркалиене задрожала челюсть и застучали зубы. Но глаза сохраняли каменное спокойствие. Преодолев волнение, она опять начала тереть глаза — они никогда не плакали, и поэтому из них трудно было выжать слезу.
— Вы думаете, Вилюму было легко в эти годы, — вдруг заговорила она изменившимся голосом. — Рыскал, как… — Саркалиене осеклась, проглотив наиболее подходившее здесь слово «собака». — Немцы только и знали, что командовать — давай сюда, давай туда. По пальцам могу сосчитать, сколько дней дома был. А придет — только пьет да спит, — говорит, переутомился от этих работ. Я одна разрывалась с батраками и пленными. Что ж поделаешь, не ради блестящих пуговиц пошел он туда, не хотел идти воевать против вас, господин Озол.
— Но моего сына гнать на войну против меня он пожелал? — спросил Озол, сунув руки в карманы; он чувствовал, что у него начинают дрожать пальцы.
— Ну, тогда ссылайте меня в Сибирь, забирайте меня, старуху! — завопила Саркалиене. — Раньше говорили, что дети расплачиваются за грехи родителей, а нынче мне придется отвечать за то, что сын не хотел воевать за немцев…
«Бесстыдства у тебя хоть отбавляй», — подумал Озол и пожалел, что начал с этой женщиной разговор здесь, во время похорон. Вокруг них собрались гости: было видно, что они не сочувствовали Саркалиене, но все же в разговор никто не вмешался. Обычно, когда покойник еще в доме, принято соблюдать истовость и торжественность.
Эрик пригласил гостей к столу. У переднего конца стола важно восседал Август Мигла, рядом с ним — Ян Приеде, новый председатель волостного исполкома. С другой стороны стоял свободный стул. На него хотел было сесть Гаужен, но Август боком наклонился к стулу и сердито сверкнул глазами. Затем начал усердно ловить взгляд Озола и, поймав его, выпрямился и, указав на стул размашистым жестом вытянутой руки, пригласил: