— Что же вы мне тогда не сказали? — упрекнул Юрий. «Так вести себя могли лишь опасные люди»,— подумал он.
— Их трое, ты один. Я не в счет. А может, мне и приснилось? Я баба. Жизнь-то мяла, терла, кидала по ухабам без жалости. Десять детей было, солдатик, десять, как пальцев. Семь сыновей и три дочери. Веришь, сердешный, сядут, бывало, за стол: тазик со щами на середку-, а мало — два! Черпают ложками: где же каждому тарелку? Все рабочие, все едоки. Семья большая, а пошла на распыл... Старшую дочь в Бичуре кулаки порешили, когда против нашей власти бунтовали в тридцатом году. Она, дочь-то, смело учила семейских казаков новым порядкам. Другую Байкал прибрал: рыбачкой ходила. В шальной баргузин замотало...
Старуха перекрестилась, догнала Юрия, тронула его за плечо:
— Давай, сынок, понесу. Тяжелый, поди, пуп трещит?
— Ладно. Поспевайте. У меня дело спешное, — хрипло отозвался Юрий, широко шагая по воде: ручей залил тропу во всю ширину.
— Помоги тебе бог! Так вот, сыновей у меня было семь, и один за другим на войну ушли. Получила шесть похоронных... А красавица Груня на японца отправилась в сорок пятом. В дальнем китайском городе сложила русую голову. Вот и остался один Сократ, кочегаром на паровозе.
— Сократ? Выдумают же! — Юрий даже приостановился от удивления.
— Мой это покойник все... Нравились ему непонятные имена. Я ему — Елисеем назовем. По-русски, крещеное имя. Ласковость в нем. Нет, заладил: мол, Сократ — самый первый был насупротив бога. Мой-то попов недолюбливал, не переносил их... Твердо держал семью. Крутенек был, что зря говорить. И Сократ в него удался, в отца родненького. Вот видишь?
Старуха тронула скулу. И чтобы Юрию было лучше видно, повернула к нему лицо.
Прохорову открылись совсем другие, чем прежде, глаза: быстрые, с живой лукавой искоркой.
— Он стукнул, Сократ, в сердцах, ненароком. Подвыпивший, значит...
Юрий, занятый своими думками, придавленный тягостной ношей, промокший до нитки, не хотел и рта раскрывать. Но, услышав чудовищное для него признание, не удержался.
— Сын ударил?! — возмущенно воскликнул он. — Какой подлец!
— Не приведи бог никому такие страсти. Драчливый удался, прости господи. В отца пошел: буйне-хонек!
Юрию теперь казалось понятным, почему старая женщина отчаялась в такую ненастную погоду пойти в тайгу: нужда погнала. Солдат шагал и все думал, как он расскажет товарищам в роте о Сократе, как они пошлют делегацию в паровозное депо, будут стыдить непутевого кочегара...
— Отец удалой был. Работал умеючи. Мастера такого по печкам во всей Сибири не сыскать. Выпивал.тоже ладно. Ну, когда в меру... Пройдем, быва-лоче, по кругу с ним — земля качается. Весь город сбегался. Ловок был, строен, что напрасно говорить. До сих пор в депо помнят... «Уля ты моя, ненаглядная, Ульяна Федоровна, свет в окошке, — говаривал мой-то, когда трезвый. — Кровинушка моя живучая. Вырастим детей да будем ездить к ним по гостям. В десять мест. Года не хватит...» А сам под Смоленском как лег стрелять по немцу, так и не поднялся. Вот и осталось у меня дитя одно, былинкой. Ездить не надо, под боком...
Старуха горько усмехнулась, заправила седые волосы под платок, догнала Юрия.
— Давай горбовичок. Хватит.
Прохоров отмахнулся: его потрясла трагедия этой женщины, рассказанная ею с такой спокойной, давно перегоревшей болью. И тем большее вызвало негодование поведение Сократа. Нет, Юрий не оставит его в покое!
— Замаял тебя ящик мой. Давай хоть пот сотру.— Ульяна Федоровна достала из пазухи кусок марли, видно прикрывала лицо от комаров, и осторожно вытерла лоб, нос, подбородок Прохорова. Что-то вспомнив, скривила губы в усмешке:
— Мой-то Сократ намедни: «В народную дружину запишусь». Да кто ж его, дуралея, примет? Приструнили их, выпивох. Да ведь водка — дело давнее. Запретить не шутка. Запретное, оно всегда слаще. Как устроен мущина: водка, мол, позволительна! В меру, конешно... А супротив горьких пьяниц ополчиться, чтобы не они нам проходу не давали, а честной люд буянам проходы чтоб загородил. Сократ-то тише стал. Вот в армию спроважу, обломают бока небось. Отешут голубчика.
— Да, мамаша, в армии дисциплинка!
Старая женщина, перебираясь по тоненькой жердочке через разлив, сорвалась и очутилась по колена в воде. Стремниной ее сбило с ног. Юрий поспешил ей на помощь. Вывел на бережок. Ульяна Федоровна отжала низ юбки. С участием посматривала она на утомленного солдата.