Анна Степановна до того устала в дороге, что не могла уже ни просить, ни убеждать. Она положила на пол узлы, села на них, тихо сказала:
— Как хочешь, хозяюшка, а мы отсюда не уйдем, сил нет. И некуда нам деваться. Потерпи до утра, завтра как-нибудь устроимся.
И в ее голосе, на ее лице была такая скорбь, такая гнетущая тоска, что Аграфене стало совестно.
— Ладно, оставайтесь, только тесно у меня, и стелить нечего.
— Мы невзыскательные.
Приезжие принялись раскутывать ребят, развязывать узлы и мешки. Аграфена завозилась у печки, гремя ухватами. Вскоре на столе появилось огромное глиняное блюдо с дымящимся варевом.
— Садитесь, кушайте. С дороги притомились.
— Спасибо, хозяйка, — отказывалась Анна Степановна, доставая из баульчика провизию, — у нас еще свое осталось.
— Чего там, пока имею, делюсь, а не будет, скажу не обессудьте.
Аграфена нарезала толстыми ломтями хлеб, прошла в сени, принесла горшок молока.
— Садитесь.
— Садиться некому, гляди, — Анна Степановна показала глазами: на узлах и мешках в самых разнообразных и неудобных позах спали ребята. Сашенька, взрослая дочь Масловой, сидела на хозяйском сундуке, низко свесив на грудь голову. Уткнувшись в ее колени, полустоя, храпела Валя.
— Умаялись, не буди, пускай спят. Садитесь сами.
— Спасибо, хозяйка, ты добрая женщина.
— Мир велик, а тесен, — ответила Аграфена, — я вас накормлю, а моего Васю, может, в ваших краях покормят.
— Наши края, — задумчиво произнесла Ксаша, черпая деревянной ложкой щи из блюда, — нет их больше.
— Вчера в доме колхозника, в вашем городе, — сказала тихо Маслова, — услыхали по радио: нет дома, нет родной земли… Немец забрал… Мой средний сын Алексей прощался, говорил: «Даром города не отдадим, мать». А вот, отдали. Что с ними? Семеро ведь там осталось.
Она вздохнула, отложила ложку:
— Не могу, кусок в горло не лезет…
В наступившей тишине было слышно ровное дыхание спящих ребят да поскрипывание ставни. За окном попрежнему густо падал снег…
Вагонная сутолока, забота в дороге о малышах и багаже, утомительное ожидание поездов на станциях, тряска в телеге по степи, — все это отвлекало мысли об оставленном доме. Тоску по родным местам, по обжитому, привычному миру Анна Степановна почувствовала болезненно остро, когда после ужина все легли спать на полу, и она осталась наедине со своими мыслями. Кончился длинный мучительный путь, больше некуда ехать, не надо ехать. И, как это обычно бывает после долгого напряжения, нервы ослабли, Анна Степановна ощутила упадок душевных сил, какой прежде никогда не испытывала.
«Анна, что с тобой? — спрашивала она себя, лежа с открытыми глазами, — где твоя выдержка? Нюни распустила! Стыдись, старая ткачиха! Ты еще не то видала на своем веку».
Маслова ворочалась с боку на бок, принималась считать до ста — не раз испытанное средство, но мысли не отпускали, цепко держали ее, вызывая в памяти картины пережитого.
Давно ли, кажется, сидела она за столом в кругу своей большой горластой рабочей семьи и слушала рассказы сыновей о футбольных матчах, о производственных рекордах в их цехе. Младший, Виктор, ее любимец, отхлебывая с блюдца чай, говорил всегда возбужденно. Его глаза задорно блестели, он не сидел на месте, ерзал на стуле, вскакивал, вновь садился. Только три месяца, как он был женат на Ксаше, еще не остыл их любовный пыл, и Анна Степановна ревниво наблюдала, как Виктор бережно и ласково обращался с молодой женой. «Уходит от меня», — думала она с горечью.
Давно ли это было? Сколько времени прошло с того памятного вечера, когда она согласилась уехать из родного города? Год, два? Нет, всего лишь три недели. Только три недели, а каким далеким, ушедшим в безвозвратное прошлое кажется ей теперь тот последний день!
Поздно вечером с завода пришел Алексей и хмуро сообщил: немцы близко, и город решено эвакуировать.
— Собирайся, мать, ночью уйдет эшелон.
— А вы?
— Мы остаемся.
— И Вера?
— Она медицинская сестра.
— Я тоже останусь, никуда не поеду. — Маслова сидела на широкой супружеской кровати, на которой родила восьмерых детей. Ее сухие, кривые пальцы вцепились в одеяло. — Не поеду, — упрямо повторила она. — Родилась тут, полвека прожила, тут и умру.
— А ребята? Ксаша молода, одна не управится с ними, и Сашеньке без матери нехорошо. Оставаться вам здесь нельзя, — Алексей долго, терпеливо и мягко уговаривал. Она упорствовала, отказывалась, наконец, поплакала, согласилась.