— Перестань, не смеши, Петр Петрович. Женись, найди хозяйку, вот тетка Наталья…
Наталья, услыхав о чем речь ведут, откликнулась с другого конца стола:
— Загрызу, не вытерпит, — и залилась пьяным смехом.
Петр Петрович щурил близорукие глаза:
— Ах не то, совсем не то.
Сидящий с другой стороны Червяков пытался поддержать солидный разговор:
— Породнилась с нами, мужиками, Анна Степановна, теперь дочка твоя кто? Колхозница, мужичка. Она — наша, так-то. И тебе, стало быть, корни надо в землю пускать. Бригадиром назначу, ей богу, хочешь ферму отдам, заведывай, а Шарова — отставлю.
— Будет болтать, — останавливала его Анна Степановна. — Пей. Пей, говорю!
Чувствуя приятную истому от тяжести в желудке, она временами впадала в дрему, и тогда внезапно исчезали стол, заставленный кушаньями, и гости, затихал шум. Потом сразу опять все возникало. Анна Степановна открывала широко глаза, озиралась, опасаясь — не заметил ли кто, как она дремала. Откуда-то появилась гармонь; механик из МТС, разбитной парень в яркой цветной трикотажной рубашке, лихо стуча каблуками, плясал русскую; потом заиграли вальс, и Петр Петрович, картинно откинув локти, кружился в паре с Ксашей.
В общем все шло, как обычно у всех на свадьбе, и Анна Степановна забыла про волнения и тревоги, испытанные утром, забыла про войну, про то, что на фронте у нее сыновья, сноха. Война напомнила о себе сама — неожиданно и страшно.
VII
В жизни каждого человека бывают незабываемо тяжкие дни. Они прибавляют в волосах седину, тушат веселый блеск в глазах, проводят по лицу глубокие морщины. И вспоминаются много-много лет спустя.
Утром Анна Степановна, как обычно, отправилась на ферму. Долго и бесплодно возилась с Зоренькой: у коровы оказались тугие соски, она боялась щекотки. Пальцы Масловой, умевшие одним приемом ловко и быстро связывать обрывы ниток на ткацком станке, одеревянели, не слушались. Она то сильно дергала соски, и молоко, звенькая, острой струей лилось мимо дойницы, то еле оттягивала, и тогда в ведро стекало несколько капель.
Зоренька беспокойно переступала с ноги на ногу.
— Стой, Зоренька, стой! — уговаривала Анна Степановна, но корова сердито лягнула, и не успела Маслова подхватить дойницу, как она опрокинулась и молоко пролилось на сопревшую, бурую подстилку. Раздраженная неудачей, Анна Степановна опустилась на подстилку, с досады ударила кулаком по полу.
— Будь ты проклята такая жизнь! Не за свое дело взялась… Пойду к Червякову, скажу по-честному — не могу. Себя замучаю, корову испорчу.
Но ей тут же представилось торжествующее лицо Евдокии, послышался насмешливый голос: «На словах больно горазда, куда там, а дела коснулось, коровы не выдоила. Вот докажи теперь».
«И докажу», — упрямо возразила Маслова, подняла дойницу, подсела к корове. — «Думала, так, сразу, взялась за соски и дело пошло. Нет, ты попыхти, помучайся, всякий опыт горько дается. Вспомни креп-де-шин».
Как-то на фабрике, это было давно, ее перевели с суровья на выделку креп-де-шина. Работа эта хорошо оплачивалась и считалась почетной. Но в первые дни Маслова испытывала только недовольство собой: нитки часто рвались, в кусках зияли пропуски. Контролер ОТК сокрушенно сообщал:
— Опять брак. Не ладится у тебя дело.
В тот месяц она почти ничего не заработала, и подружки подсмеивались:
— Ну, как на почетной?
— А ну ее к чорту и с почетом! Пойду к начальнику смены, попрошусь обратно на суровье.
Но не пошла, не попросилась: было стыдно своей беспомощности. Маслова изучила основу, освоила станок, научилась сразу разыскивать обрывы и быстро связывать нитки. А через два месяца давала столько же ткани, как и старые ткачихи…
Анна Степановна уже заканчивала дойку, когда подошла Катерина. Остановилась, посмотрела внимательно на работу Масловой, поставила на пол свои дойницы.
— Не ладится у тебя, вижу, Степановна.
— И себя и корову замучила. По книжкам все понятно, все просто, а на деле вот не получается.
— А ты не пальцами, эдак хуже беспокойство корове причиняешь, кулаком надавливай: и легче и быстрее. Гляди, вот так, — Катерина присела рядом и показала, как надо доить корову. Получалось у нее это удивительно просто и ловко, сжатые в кулаки пальцы рук действовали быстро, проворно, молоко бежало в дойницу ровными струями. И странно — Зоренька, которая только что нервно переступала с ноги на ногу, стояла теперь спокойно, даже, казалось, задремала.
— Что значит сноровка, — сказала с некоторой завистью Маслова.
— Дело нехитрое, научишься…