— Ну, ничего, отнесем полны дойницы в молочную, Шаров хмыкнет, скажет: «Опять впереди Степановна». Опять! Евдокия, конечно, рассердится: «Подвох, скажет, подвох». И пускай сердится. Позлим Евдокию, а? Позлим! Пусть и она надаивает, пускай добивается, правда?
Анна Степановна снова взялась за доение. Корова стояла спокойно.
В молочную Маслова пришла последней. Доярки уже собрались, сидели на скамьях, терпеливо ожидали, когда Шаров объявит дневной удой. Маслова поставила дойницы на пол, у стола, за которым сидел Шаров, шумно вздохнула:
— Устала. Задает Зоренька зорю.
Евдокия зыркнула глазами в дойницу, поджала губы. На одутловатом ее лице отразились досада и презрение. Она не хотела и вида подать, что ее интересуют и, тем более, беспокоят удои масловских коров. Но не могла подавить зависть:
«Опять ткачиха верх возьмет. Ну, постой, спесь сшибу, я тебя поставлю на правильную линию».
По правде сказать, Евдокии было совершенно безразлично — сколько дает молока Ласточка или Зоренька, но слышать ежедневно сообщение Шарова о рекорде масловской Зореньки — было сверх ее сил. Да разве можно это перенести!
Вот и сегодня, после замера молока, Шаров помусолил карандаш, выпачкав губы фиолетовыми пятнами, записал в книгу удой и засопел:
— Маслова передом.
Евдокия фыркнула:
— Тут что-то неладно, ей-богу. Корма одни, водопой один, и уход, — откуда удои разные? Моя ли Ласточка не молочная! На выставку в район ходила, а тут на-ка: «Маслова передо́м»…
Шаров даже не взглянул на нее.
Евдокия не унималась:
— Переметнулся заведующий на сторону фабричных. Поблажку им всякую оказывает. Я гляжу-гляжу, да и пожалуюсь.
— Кому?
— Найду.
— Зачем сердишься, — попыталась ее успокоить Маслова, чувствуя себя вроде виноватой перед Евдокией, — принеси завтра больше молока, радоваться буду.
— И принесу, думаешь твоя только Зоренька — корова, а у остальных собаки. Принесу!
И действительно, дня через два принесла Евдокия полную дойницу, прямо на стол перед Шаровым поставила.
— Куда! — запротестовал тот.
— Гляди, от Ласточки.
Шаров повел бровями:
— Это еще так-сяк.
Евдокия посмотрела торжествующе на стоявшую рядом Маслову: что, мол, взяла!
Маслова была сдержанна.
— Побила меня, на то и соревнование. Нынче — ты, завтра — снова я.
Евдокия ухмыльнулась.
— А бывало не приступишься, совсем затоптала.
На следующий день Ласточка еще больше дала молока. Шаров удивился.
— Ишь ты, — протянул он.
Евдокия ликовала:
— Думали Евдокию без варежек взять. Врете, она — как ёж, не дается.
А на третий день Поленова случайно увидела, каким способом Евдокия увеличивала удои своей рекордсменки: из дома в бадейке приносила молока да и подливала в дойницу.
Маслова только руками развели:
— До чего только народ не додумается. Кого обманываешь? Себя же, своих подруг. Нет, ты на чистоту действуй, старайся от коровы взять молока до последней капли. Раздаивай ее ненасытную, раздаивай брюхатую.
— Сама знаю, что делаю, — негодовала Евдокия. — Может, молоко домашнее я для вкуса прибавляла. Слава богу, пять лет на ферме.
— А я — пять месяцев, обидно, правда? Что же делать!.. Была у нас на фабрике старая ткачиха, лет тридцать работала, а незадолго до войны из ремесленного училища пришли девушки, одна такая понятливая да толковая. Сделали ее бригадиром, старая ткачиха к этой девушке под начало попала — и ничего, не обижалась.
— А ну вас… с вашими фабриками и ткачихами! Соревнование, рекорды, тьфу! Ничего этого не знаю и знать не хочу.
Но не могла уже Евдокия выбиться из общего потока, не могла уже отставать.
— Ну, нет, голубушка, — ворчала она, — Евдокия себя еще покажет, ее косой не срежешь, лопатой не сковырнешь… Не доглядываешь ты, — набрасывалась она на Шарова, — может Маслова приговор какой знает, коров наших заговаривает, портит, а тебе так и надо.
Шаров сопел.
Удои на ферме заметно поднялись.
Утром, только сели Масловы завтракать, в окно постучал Шурка-почтальон.
— Письмо вам.
Нежданно-негаданно прислал весточку Алексей. Он коротко сообщал, что после сдачи города ушел в партизаны, был тяжело ранен, пролежал два месяца в доме сельского учителя. Сейчас, после освобождения местности от немцев, находится в госпитале.
Слушая письмо (читала его вслух Ксаша), Маслова почувствовала внезапно сердечную боль. Схватилась рукой за грудь, тихо застонала: