«Он?.. Нет, — сама же отвергла пришедшую мысль, — с таким жить не услада. А где взять других?»
Думы невеселые приходили на ум. Молодое счастье Сашеньки не давало покоя.
Чем больше узнавала Маслова людей — Червякова, Шарова, Катерину, тем больше проникалась к ним уважением. Справляли они свое дело неторопливо, будто даже с некоторой ленцой; так ей казалось, когда она сравнивала спокойную, дремотную жизнь колхоза зимой с кипучей, напряженной жизнью фабрики. А работа шла, дела двигались. Как-то почти незаметно Шаров привел в порядок стоявшую неподалеку от фермы старую баню, приспособил ее под телятник. В колхозной мастерской колесник ладил колеса, плотники строили телеги, около кузницы вверх зубьями стояли уже починенные бороны — колхоз готовился к весне. Все это видела Маслова, и ее радовала спокойная неторопливость людей, знающих, что они должны делать, и совершающие свои дела хозяйственно, домовито.
Как-то утром, принимая удой, Шаров, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Не расходитесь, коров будем обучать.
— Всех? — спросила Катерина.
— Сам скажу которых.
После приема удоя он обошел, в сопровождении доярок, стойла, кивком головы показывал на корову, коротко отдавал распоряжение:
— Выводи.
Когда дошли до Зореньки, остановился, мельком взглянул на Маслову, в раздумьи сказал:
— Пожалуй, оставим, — и шагнул прочь.
— Ее не будем запрягать? — спросила Маслова, скрывая невольную радость.
Шаров не ответил.
Из десятка Масловой он наметил к обучению шесть коров. Две отставленные были стельны, одна больна, Зореньку оставил, как объяснил потом, «по продуктивности».
Обучали на широком заснеженном поле позади фермы. Коров подобрали парами — по силе и норову. Подружка из десятка Масловой пошла в паре с Диковинкой из числа закрепленных за Евдокией. На коров одели специальные хомуты, вместо бороны к постромкам привязали толстую корягу. Коровы пошли спокойно, будто всегда ходили в хомутах.
Ольга подтрунивала:
— Хозяйкам бы так ладить. Смотри, как дружно идут.
Евдокия поджала губы.
— Им делить нечего.
— А нам что делить? — удивилась Анна Степановна. — Скажи: силен в людях бес, людьми он, как вениками, трясет.
— Я не ведьма, — вспылила Евдокия, — ежели ты…
— Будет! — прикрикнул на нее Шаров, — губы заморозишь. Давай следующую пару.
В следующей паре шли Юла и Касатка — обе из десятка Ольги. Касатка долго не давала одеть хомут. А когда запрягли, заартачилась Юла. Нагнув голову, уперлась ногами в землю, потом вдруг взбрыкнула и метнулась в сторону, увлекая за собой напарницу. Это очень не понравилось Касатке и она, мотая головой, сердито замычала. Юла, пытаясь сбросить с шеи непривычный хомут, начала кружиться на месте, запуталась в постромках и упала.
— Я же говорила, не пойдут, — сказала Ольга. — Выпрягай.
— Обожди, — остановил ее Шаров. Подошел к плетню у фермы, вырвал хворостину, вернулся обратно и, размахнувшись, стегнул корову по спине. Юла встала. Шаров ударил еще раз. Юла, точно недоумевая, рванулась вперед. Касатка за ней. Смешно и неуклюже переваливаясь, тряся выменем, обе коровы побежали по заснеженному полю; позади их, пугая и еще более подгоняя, подпрыгивала коряга. Рядом семенил Шаров и молча остервенело бил коров хворостиной. Лицо его было сумрачное, зло ощерились зубы. А за ним, не поспевая, задыхаясь, бежала Ольга и неистово кричала:
— Коров загонишь, идол!
Пробежав с полсотни сажен, коровы перешли на шаг и, утомленные, утихомиренные, тяжело дыша, спокойно пошли покорно волоча за собой корягу.
Шаров отбросил обломанную хворостину, снял шапку, вытер рукавом вспотевший лоб и, переведя дыхание, сказал подбежавшей Ольге:
— На бороновке спасибо скажешь.
— У-у, не глядела бы, — зло огрызнулась Ольга, — замаял коров, поди, получай теперь молоко.
Шаров засопел, ничего не ответил, отвернулся:
— Следующих давайте!
X
Все произошло быстро и неожиданно. Еще утром Анна Степановна была на ферме, доила коров, поила разбавленным молоком родившегося минувшей ночью теленка, о чем-то поспорила с Евдокией. Вернувшись домой, кормила ребят, беспокойно посматривая на Валю. Девочка снова тревожила. Бледное личико ребенка похудело, глаза казались еще больше, во взгляде — недетская задумчивость. Анна Степановна притянула к себе Валю, прижала к груди.
— Что с тобой, капелька, что болит, скажи?
— Ничего, — ответила девочка.
Была она тихая, покорная, не баловалась, как остальные ребята, и это пугало Маслову.