— Как свеченька тает.
Потчевала Валю лапшой, предлагала молока, но девочка равнодушно смотрела на пищу, кушала нехотя.
— Сиротка моя.
Взялась было Маслова чинить детское белье, явился Егорка: в правление зовут. Недоумевая, как и в прошлый раз («зачем могла понадобиться в неурочный час?»), беспокоясь («а вдруг опять недоброе»), отправилась. Шло заседание правления.
— Садись, садись, — Червяков пододвинул стул, — из района пришла телефонограмма, — сообщил он несколько торжественно, — требуют послать делегата на областной съезд животноводов. Ну мы — прямо сказать — Катерину наладили было, а она наотрез отказалась: ребят, мол, не на кого оставить, то-се, решили тебя на съезд послать.
— Своих-то лучше не нашли?
— А ты чем плохая? Удои твоих коров высокие, доярок взбудоражила. Поезжай, город поглядишь, о себе расскажешь, нас помянешь. Про Евдокию, про соревнование не забудь.
— Рассказчица я плохая.
— Сумеешь, не скромничай. Через часок и выезжай, а то к вечернему поезду не поспеешь.
Маслова была ошеломлена не столько посылкой на съезд, сколько предложением выехать немедленно.
— Как же это вдруг, ровно птица, — лети. В баньке помыться надо бы, бельишко постирать, каких-нибудь лепешек на дорогу.
— А ты по-солдатски, — улыбнулся Червяков, — рубашку в мешок, кусок хлеба за пазуху — и готов. В бане в городе вымоешься, там бани не нашим чета.
— Все-таки для порядка, перед дорогой.
— Ступай, Степановна, не мешкай.
Она вышла из правления, остановилась у крыльца.
— Придумали, — качнула головой, — на съезд посылают. Чего достигла старая ткачиха, ну-ну, — поразилась, словно сама на себя со стороны посмотрела. — Витенька не знает, вот бы удивился.
Она зашагала поспешно к дому, вполголоса сама с собой рассуждая:
— Ткачиху Маслову выбрали. Значит, есть за что! Только не зазнаваться, Анна, ни-ни!.. Зря все-таки посылают, Катерину надо бы. Разве отказаться?
Через час ее вез по степи Казакевич. По дороге разговорились — свою довоенную жизнь вспоминали.
— Что Мариуполь, что Таганрог — не города — мечта, картинки, — говорил Казакевич. — На улицах — белые акации, весной как зацветут — голова кружится. А воздух, а климат! Брось лоскут на землю — рубашка вырастет. Знаете, товарищ Маслова, ну что за фигура зубной техник! А жил я, как министр. Чтоб у меня не было к завтраку сливочного масла и булочек! Ой, это было бы событие на всю улицу. Ко мне на прием приходил сам председатель горсовета, так знаете он говорил…
— И мы жили, — перебила его воспоминания Маслова. — Бывало сойдутся все в выходной день, сядут за стол, мой старик усы покручивает, да посмеивается: войско! Пять сынов, один одного краше, как дубочки.
За разговором не заметили, как проехали двенадцать километров. На станции железной дороги Маслова встретилась со знакомым зоотехником из земельного отдела.
— Рад вас видеть. Вместе едем.
— И вы на съезд?
— А как же, — самодовольно ответил зоотехник, — наш район в первом десятке по области. Вас благодарить надо, товарищ Маслова.
— За что?
— Если бы вы и вам подобные плохо работали, я бы не попал в делегаты, факт. Ваши успехи определяют наши способности руководить хозяйством… Вы за билетом заняли очередь?
В большой приволжский город приехали днем. Зоотехник узнал, в какой гостинице приготовлено общежитие для делегатов, где и когда начнется съезд, в каком часу обед, разыскал высланный к вокзалу автобус, словом, оказался предупредительным и нужным попутчиком.
В общежитии Анна Степановна встретилась с делегатками. Это были простые деревенские женщины — доярки, телятницы, свинарки, такие же, каких видела у себя на ферме, и разговоры вели такие же, какие слышала ежедневно. Одна только совсем еще молодая, со светлыми вьющимися волосами, соседка по койке обратила на себя внимание. И речью, и одеждой, и манерой держаться она отличалась от остальных.
— Трегуб, — представилась она, протягивая руку Масловой. — Вы колхозница?
— Нет, я эвакуированная ткачиха.
— И стали дояркой! Я вот тоже совершенно неожиданно стала птичницей. Сказали бы мне полгода назад, когда я служила товароведом у себя в Житомире, что буду выращивать колхозных кур, я бы того сумасшедшим назвала…
Женщины разговорились.
— Чего скрывать, непривычно для нас это дело. Вначале плакала, — рассказывала Трегуб, — на ферму по два дня не ходила, а потом привыкла, ничего, пошло дело.
Анна Степановна о своей работе сообщила.