— В наших судьбах много общего, — вслух подумала Трегуб, — война все перепутала.
После обеда они отправились гулять по городу. Он произвел на Маслову странное впечатление. Всюду — следы военной страды и тяжелых народных испытаний. По широким прямым улицам бесконечным потоком переливались людские волны. Слышалась украинская, белорусская, еврейская речь. Встретилась группа молдаван в высоких бараньих шапках, прошел черноусый красивый грек из Одессы. Попадалось много военных. Оглашая воздух ровным гулом мотора, проносились огромные американские грузовики. На нескольких машинах проехали курсанты танкового училища; они сидели на скамьях, плотно, как патроны в обоймах. На заборе во всю длину надпись белилами: «Все силы народа — на разгром врага! Смерть немецким оккупантам!»
Впереди шли две гражданки и до слуха Масловой донесся обрывок их разговора:
— …манку по детским карточкам давали и, представьте, никакой очереди.
— А вчера мясо отоваривали, не досталось, такая досада.
— Трудно сейчас в городах, — вслух подумала Маслова, — тесно, мается народ.
— Меня, знаешь, что больше всего поражает, — отозвалась Трегуб. — Цепкость! Полсотни наших областей немец забрал, миллионы наших людей в неволе, на полоненной земле остались. Это ужасно, это страшно. Одно это могло бы старую Россию свалить. А мы не только не свалились, мы живем, мало того, строим. Это чудо! Мы с тобой на съезд приехали, будем обсуждать вопросы животноводства. Брат недавно из Сибири письмо прислал — тракторный завод в степи возводят. Вот что удивительно, Анна Степановна.
— Живуч наш народ, это ты верно сказала. Иногда лето бывает дождливое, травянистое. Трава в лугах такая — верховой едет, шапку только видать. Пройдет стадо, след широкий позади оставит, траву в землю втопчет. Ну, думаешь, пропал покос. А дождь брызнет, солнышко проглянет — трава вновь поднимется и вокруг зелено, пахуче. Так и народ наш, его ни огнем, ни железом не возьмешь. Да и то сказать: ты меня на части рви, руки, ноги отруби, глаза выколи, но коль я русская, немкой ты меня не сделаешь.
— Силы где берутся?
— Силы! Червяков, наш председатель, рассказывал: в ту войну с немцами, в первый же год в деревне нищие появились, бобылки-солдатки голодали, посевы раз в пять уменьшились. А ныне война серьезнее, на селе почти одни женщины, а сеять хотят больше прошлогоднего. Артель! Все наше государство — большая артель, попробуй-ка, одолей ее. Один, говорят, горюет, а артель воюет. Такого товарищества, как у нас, в миру нигде никогда и не бывало.
— Это правда, — согласилась Трегуб.
Анна Степановна сидела рядом с Трегуб и внимательно слушала докладчика. Тучный, с нездоровым дряблым лицом, заведующий областным земельным отделом подробно рассказал, на сколько процентов убавилось в области лошадей и овец и на сколько увеличилось поголовье рогатого скота и свиней, сколько сдано государству мяса и шерсти. Он говорил долго, приводил цифры, называл фамилии лучших животноводов, обстоятельно сообщал о том, чего ждет страна от деревни.
И снова, как тогда, на заседании колхозного правления, поразило Маслову многообразие творимых в деревне дел. И снова увидела она, как труд простых и незнаемых людей чудесным образом вплетается в великую народную борьбу, укрепляя растущие силы воюющей страны. После перерыва, в прениях выступил благообразный старик — конюх, затем высокий угрюмый чабан, заробевшая телятница, и каждый из них по-своему, каждый по-разному говорил в сущности об одном: что сделано в их колхозе, в их деревне для разгрома врага. И перед мысленным взором ткачихи стали возникать картины деревенской жизни:
…в степи пасутся отары овец. Женщины длинными кривыми ножницами стригут шерсть. Связанные животные лежат покорно на примятой траве. Шерсть сваливается клубками. Старый чабан собирает ее граблями и потом, прижимая к груди, как охапку сена, несет к себе в землянку и бережно складывает в ларь. И вот огромные, спрессованные, зашитые в белый холст тюки шерсти доставлены на станцию железной дороги, отсюда отправлены в город на фабрику, и уже мчатся на фронт вагоны с валенками и теплыми фуфайками. И, может быть, один из ее сыновей обул сейчас эти валенки и добрым словом помянул людей, изготовивших их.
…на огороженном дворе отдыхают откормленные свиньи, сонно жмурят заплывшие жиром глазки, блаженно хрюкают. И вот огромные туши, вздетые на крюки, висят в холодильнике мясного комбината. Потом разделанные, разрубленные на куски, сдобренные специями и приправами, приготовленные опытными мастерами-кулинарами поступают в экспедицию тысячами банок консервов, бидонами мясного бульона. Бульоном кормят больных детей и раненых, консервы, в одном составе со снарядами, идут на фронт. И, может быть, другой ее сын, сидя сейчас в блиндаже на переднем крае, откупорил банку консервов, закусил свининой и тоже добрым словом помянул тружеников далекого тыла.