Вышли на улицу. После духоты в театре, охватила прохлада. Было приятно вдыхать чистый свежий воздух. Под ногами с легким хрустом ломался тонкий ледок. Настороженный лежал город. Он был полностью затемнен. Не горели уличные фонари, безмолвно, с задрапированными окнами стояли дома. Автомашина с закрашенными фарами, как огромная ящерица, зашипела мимо на асфальте. Трамвай, прикрыв фонари, заскрежетал по рельсам. Прохожие встречались редко.
— Не нравится мне город вечером, — произнесла Маслова, — сразу чувствуешь — война.
— А жизнь идет, вот мы оперу слушали… Удивительное существо человек, — рассуждала Трегуб, — много ли звуков, а гляди, что человеческий талант создает. Слушаешь музыку и на душе становится просторно, светло.
— В веселый час и смерть не страшна.
Мимо поспешно прошли двое военных. Маслова услыхала обрывок разговора:
— Узнали дорогу мерзавцы.
— Забудут, отучим.
Обогнала женщина. Маслова перехватила ее взгляд — взволнованный, растерянный. Шедшие немного впереди девушки вдруг побежали, и дробный стук каблуков гулко раздавался на пустынной улице. Трегуб стала серьезной.
— Что-то случилось. Постой, постой, слышишь?
Со всех концов города явственно доносились короткие прерывистые заводские гудки.
— Тревога!
— Этого еще нехватало, — Трегуб подхватила Маслову под руку, — может успеем, проскочим.
На углу их задержал постовой милиционер.
— В садике у театра — щели, вернитесь.
— Нам недалеко, — возразила Трегуб.
— Вам говорят.
В этот момент близко, разрывая воздух, ударили зенитки, и над головами, шурша, словно волоча за собой куски шелка, взметнулись ввысь снаряды.
— Дождались, — осуждающе, таким тоном, словно женщины были во всем виноваты, произнес милиционер, — прячьтесь, что же стоите!
Не выпуская руку Масловой, Трегуб кинулась обратно.
— Куда спрятаться! Вот, Анна Степановна, попали мы с тобой.
В нескольких шагах впереди бежала женщина с «авоськой» в руке, за ней спешил старик. Оба исчезли в воротах, туда же метнулись и Трегуб с Масловой. Очутились во дворе, узком и длинном, как коридор. Слева высилась отвесная кирпичная стена соседнего дома, справа деревянные сараи с навесом. Все встали под навес около сараев.
— От осколков убережемся.
— А если в дом угодит, всех накроет.
— От смерти не уйдешь. В нашем городе был случай — спрятались в подвал, а бомба прямо в окно, все на месте остались.
Зенитки били в разных концах города. Резкие звуки стегали воздух.
— Что делается, ужас, — пугливо вздрагивала стоящая рядом с Масловой женщина с «авоськой».
— Это наши стреляют, — успокоила Маслова.
— Хлеб получила, к сестре зашла и задержалась, а дома детишки, поди, ждать устали, — сообщила женщина.
— В такое время по гостям не ходят.
— Я не в гости, сестра родила.
— Выдумала тоже, — фыркнул старик.
Высоко в ясном небе народился металлический гул. Он постепенно наростал, становился гуще, плотнее.
— Летят, — прошептала Маслова и инстинктивно прижалась к Трегуб. Уже не первую бомбежку переживала Анна Степановна. В своем родном городе она видела много вражеских налетов. И каждый раз испытывала странное чувство, которое не могла бы выразить одним словом. То не был страх. «Убьют, ну что делать, — рассуждала она, — умирать надо когда-нибудь». Угнетало сознание собственного бессилия.
Однажды на ее город фашисты налетели днем. Стояла солнечная теплая погода, на улицах было обычное оживление, в садике, напротив фабрики, в песке играли детишки; звонкие их голоса доносились через открытые окна. И вдруг завыла сирена, короткими прерывистыми гудками закричал гудок. Маслова выглянула в окно, увидела: детишки, напуганные не столько гудками, сколько тревожным зовом воспитательниц, бежали беспорядочной толпой по аллее, толкая и сшибая друг друга. А на песке, где только что все играли, сидел оставленный впопыхах трехлетний мальчик. Он испуганно озирался по сторонам и на его пухлом нежном личике были изображены недоумение и растерянность. Вот таким маленьким, брошенным ребенком чувствовала себя каждый раз старая ткачиха. Что она, мать большого семейства, умудренная житейским опытом женщина, могла сделать в эту минуту, стоя около деревянного сарая? Над головой кружились вражеские самолеты, каждую секунду можно было ожидать падения бомбы. «Сейчас грохнет — и всему конец» — думала Маслова.
В небе вспыхнули яркие ракеты, похожие на огромные лампионы. Все вокруг озарилось голубым сиянием и приобрело фантастические очертания. Четко, как вырезанная, проступила кирпичная стена дома, был виден каждый кирпич, неровный слой известки. Маслова подумала: «Не видала никогда такой стены». Груда камней, сложенных у сарая, и мусорный ящик с оторванной наполовину доской походили на театральные декорации, а консервная банка, валяющаяся около мусорного ящика, так ярко блестела, что Маслова в первую минуту обозналась: «кто-то зеркало обронил». И все это — внезапно изменившиеся предметы, и нежное голубоватое сияние ракет, и металлическое урчание, и лопающиеся звуки выстрелов — все было так неестественно, непривычно, что Масловой казалось выдуманными. Бывает так: видишь тяжелый сон, мучаешься, страх испытываешь, но усилием воли разбудишь себя, и виденье исчезает. Может, и сейчас надо только захотеть — и все это сразу исчезнет. Маслова, не отрываясь, смотрела на ракеты.