— На мой век здоровья хватит.
Анна Степановна гордилась сыном, как ваятель гордится прекрасным творением рук своих. И вот этого сына, ее Алексея, больного, похудевшего, но попрежнему серьезного, всегда о чем-то думающего, она и привезла к себе в деревню.
Поселился Алексей, к великой радости Петра Петровича, у тетки Натальи, после ее настойчивых просьб и уговоров.
— Целый день одна одинешенька, никого, — говорила она, зайдя к Масловой, в первый день приезда Алексея. — Квартирант с утра до ночи на конюшне, Максим с Сашенькой в в метеесе, когда еще приедут. Прямо тошно. Переходил бы ко мне, Лексей Васильевич.
Анна Степановна запротестовала было:
— К родной матери приехал и по чужим избам слоняться.
— Не чужие, чай, свои, — Наталья даже обиделась, — а соскучится, сто раз на дню забежит. Ему лучше у меня будет.
Тетку Наталью поддержала Аграфена:
— У нас базар, что говорить. Ребят разве уймешь, день-деньской как юлы. Вы замолчите?! — крикнула она на них.
И Алексей переселился. Устроила его тетка Наталья на Максимовой кровати, и он, наслаждаясь в первые дни тишиной, подолгу валялся в постели с книжкой в руках. Иногда поднимался, опираясь на костыль, ходил по избе.
— Ложись, Алексей Васильевич, натрудишь ногу, опять разболится.
— Надо её к движению приучать, иначе не поправлюсь.
Днем, когда никого в избе не было, кроме Натальи, расспрашивал о житье-бытье: сколько выдали хлеба на трудодни и часто ли ездят на базар, откуда берут корм для своих коров и не мешает ли огород работе в колхозе. Тетка Наталья, польщенная его вниманием, охотно рассказывала обо всем, вспомнила прошлую жизнь.
— Сама еще дитя, побегать бы, а мать: я-те побалуюсь, качай Ксютку. Только в возраст стала входить, замуж выдали. Глупая была и-и!.. Помню, все с кутенком играла, ленты навяжу и бегаю за ним по двору. А меня — под венец. С германской мужик вернулся целехонек, а в гражданскую пропал. Неподалеку тут Чапаев объявился, мой — к нему и пристал. В казаки ходили, там и остался. Максима без него рожала, тоже хлебнула горя.
Вечером возвратился с конюшни Петр Петрович. Осторожно снял с себя заношенный брезентовый плащ, выданный Червяковым, у порога сбросил грязные мокрые ботинки:
— Снова становлюсь самим собой. Опущен занавес, артисты смывают грим. Какая трудная роль! Никак не могу стать конюхом.
— Роль не по вас, — сказал Алексей с явной насмешкой: — Было у Мокея четыре лакея, а теперь Мокей — сам лакей.
— Не осуждайте. Трудно мне привыкнуть в чужих одеждах ходить. Почему я стал юристом, простить себе не могу. Коновалом бы заделаться, сейчас бы мне почет, и горячие пироги, и молоко.
— Крупную ошибку допустили, что и говорить.
Алексей зевнул, повернулся на кровати, лег лицом к стене. Перепелица усталой походкой прошел к столу, опустился на стул.
— Наталья Герасимовна, за тарелку щей полцарства бы отдал.
— Руки вымой, в навозе возился.
— Вы правы. Как я опустился!
Вымыв руки, принялся за еду.
— В сводках пишут: два наших снайпера уничтожили двести двадцать гитлеровцев. Ужасное ремесло воина.
Алексей обернулся, посмотрел пристально на Перепелицу.
— Вы немцев видели?
— А как же, напротив меня жил немец, булочную держал. Какие у него были хлебцы! И сам он, как булка: румяный, круглый. А услужливый — до приторности. Завернет хлебец в бумагу, протянет с поклоном: «путьте сторофы».
— А этого булочника не встречали в солдатской шинели?
Перепелица настороженно взглянул на Алексея. Злой и колючий тон Алексея был ему неприятен.
— Не встречал.
— А я встречал. Хотите покажу этого булочника в его натуральном виде?
Алексей порылся в своей походной сумке, висевшей в изголовьи, вынул пачку бумаг, перевязанных обыкновенной бечевкой, развязал, отобрал среди других исписанный лист почтовой бумаги.
— Это письмо немецкого солдата Пауля Хенинга. Вашего булочника не так звали? Нашли мы это письмо в захваченной штабной машине. Адресовалось оно в Кенигсберг. Вот что писал этот булочник или колбасник своей фрау. И вы, тетка Наталья, слушайте, это полезно. Я прочитаю русский перевод.
И он прочел следующее:
«Сегодня мы изрядно выпили. Солдатская жизнь опасна и горька. Одно утешение в вине. Разговор зашел о наших предках, древних германцах. Роберт сказал, что им доставляло удовольствие пить кровь побежденного врага. Я ответил: а мы разве не такие, и мы должны пить кровь русских. Кровь противника сладка и горячит, как вино. — «А выпил бы»? — спросил Роберт. — «Выпил бы». Ребята начали подзадоривать. Я был пьян, побежал в сарай, вывел пленного русского солдата, самого молодого, какой там был, и приколол, как барана»…