— Что-то не ладится с зажиганием, погляди, Максим.
— Пора бы самой во всем разбираться.
— Ты же учил.
— Я свою голову на твои плечи не посажу.
— Только и слышишь от тебя попреки.
— А то по головке стану гладить… За плугами следи! Сидят куклами, что позади делается — их ровно не касается.
Сашенька обидчиво сжала губы, взобралась на сиденье трактора, взялась за рычаги, повела свой трактор со стана. Максим долго смотрел ей вслед, качнул головой: «Горе с ними», направился к будке.
— Ужин готов, Аграфена? Опять никак лапша?
Поужинали. Девушки сели на скамью у будки, затянули песню про деревенского паренька, который, уйдя на войну, никак не мог забыть знакомую улицу и девушку, сидящую у огонька:
Было еще холодно и сыро, но по многим признакам: по легкому движению воздуха, по запаху земли, по тому — какая стояла вокруг тишина, Максим ощущал весну. Он сидел один в сторонке, слушал пение девушек, и на душе у него становилось легко.
«Приучатся, пойдет дело. Спервоначалу всегда так»…
Рано утром, только начали доить коров, на ферму пришел бригадир Слепов.
— Ты что же это? — накинулся он на Шарова, — солнышко поднимается, а ты все тут.
Шаров стоял посреди прохода между стойлами, заложив руки за спину. Он медленно повернул голову в сторону Слепова, посмотрел на него тусклым взглядом и ничего не ответил.
— Тебе говорю или кому? — повторил Слепов.
Шаров сопнул.
Слепов возмутился.
— Пойду сейчас доложу Червякову. В самом деле, упрашивать что ли стану…
Шаров пошевелил за спиной пальцами, буркнул:
— Подоят, запрягу.
— Да ведь там, в поле, ждут.
— Подождут.
— Тьфу! — не вытерпел Слепов и сердито зашагал к выходу.
Шаров медленно пошел по проходу, остановился около стойла, где Маслова доила Зореньку, постоял, молча наблюдая за дойкой, коротко сказал:
— Семена повезешь… — подумав, добавил: — с дочкой повидаешься, — и зашагал дальше.
Доярки подоили коров, начали выводить их на двор. Утро было серое, туманное, ветреное. На речке пронзительно кричали гуси, от кузницы доносился глухой звон.
В сопровождении Слепова подошел Червяков.
— Запаздываете, женщины. Возишься долго, Яков Власович, бороновать давно надо, а ты все собираешься.
Шаров обернулся к дояркам, угрюмо сказал: — Запрягайте.
На бороновку зяби, кроме колхозниц из полеводческих бригад, пошли Катерина, Евдокия, Ольга и Хабарова. Анне Степановне и молоденькой смешливой доярке Палаге поручили возить семена. Они повели коров на бригадный двор. На полпути их нагнал Червяков.
— Помогаешь, Анна Степановна? Так, так, если навалиться всем народом — за неделю управимся…
Шли, разговаривали.
— Новая учительница в школе твоя сноха?
— Моя. А ты откуда это знаешь?
— В школе трое моих обучаются, рассказывали.
— И что говорят?
— Да ничего, хвалят… Возить будешь семена, за весом следи, Анна Степановна. Недоразумений бы не было. Хлеб нынче дорог, соблазн велик. Следи строго!
Дошли до бригадного двора. Посреди его стояли фургоны и телеги. В углу, у сарая сложены одни на другие розвальни. Червяков помог запрячь коров, вывел со двора, на прощанье повторил:
— На тебя, Анна Степановна, надеюсь крепко. Не обессудь, это я велел нарядить тебя семена возить, — улыбнулся и зашагал по улице к мастерской.
Семена возить надо было из колхозного амбара на стан бригады Максима, в поле. Нагрузив подводу мешками с зерном, Анна Степановна отправилась в первый рейс, забыв захватить с собой варежки. Скоро руки окоченели. Шагая рядом с телегой, она грела их своим дыханием. Коровы шли медленно, спокойно. На душе у Анны Степановны было тихо, мирно.
«Червяков знает: зерно не возьму, не украду, зачем оно мне. Живем не голодаем, детишки сыты, чего больше… Валюшке платьице надо бы сшить. Сколько лет на фабрике работала, сколько ткани наткала, а сейчас лоскутка нет, передник нечем залатать. Ну, как-нибудь войну переживем, а там опять все наладим».
По обе стороны от дороги, уходя в даль, лежала сумрачная, бурая степь, не ожившая еще после зимней спячки. И вспомнилось Масловой, как по этой самой дороге ехала она полгода назад со скарбом и детишками. Такая же тогда была степь — сумрачная, неприветливая и такой же, казалось, будет и жизнь. А вот вышло по-другому. Не думала, не гадала ткачиха, что через полгода повезет по этой же самой дороге колхозное зерно.