— В другую бригаду уйду, не останусь, — осмелела Сашенька, — и днем и ночью покоя нет: то в мастерскую за валами посылает, то требует: «социалистическую помощь окажи», а у меня и руки уже не двигаются.
— Бригадир наш видит, когда кто уснет на час, а работы не замечает, — пробурчала толстуха Вера Зайцева, — неделю на севе, а погляди всех измотал.
— Ну, тебя самою в плуги можно впрягать, слава богу, лебедушка, — голос Максима звучал уже мягче. — Вот кончится война, вернутся с фронта ребята, соберемся все вместе и вспомним тогда, как трудились, как воевали, как добывали победу. Приятно будет сказать: и мы победу делали. Работать давайте, девушки, кому же сейчас легко!
— Кто-то пылит, — сказала Зоя Каргина, всматриваясь в степную даль.
Все обернулись. По дороге от села во весь опор мчался всадник.
— Сукин сын, лошадь не жалеет!
— Не пожар ли?
— Без дыма. Кто бы это?
— Егорка, — узнала Сашенька.
— Он, он, локтями, ровно птица, взмахивает. Баловник, лошадь гонит, кнутом бьет.
— Всыпать бы ему самому этим кнутом.
Еще издали Егорка замахал рукой, что-то закричал. Подскакал, спрыгнул на ходу с лошади.
— Максима в совет требуют. Вот бумажка.
Максим взял в руки клочок синей тонкой бумаги и сразу одним взглядом вобрал напечатанные на машинке строки, столько раз читанные у других товарищей…
«Райвоенкомат извещает, что вы, согласно приказа НКО… мобилизованы в ряды Красной Армии и вам надлежит»…
Он медленно свернул повестку, разыскал глазами Сашеньку, все еще сидящую за столом, и был его взгляд прежний — максимовский — ласковый, добрый и чуточку задумчивый. И она, уже забыв про ссору, забыв угрозы, потянулась к нему вся, попрежнему любящая, преданная, сердцем чуя тревогу.
— Максимушка, — сказала еле слышно, и в тоне, каким произнесла это имя, были и любовь и волнение.
Он улыбнулся, но улыбка вышла невеселая, растерянная. Максим отвел глаза, посмотрел на обступивших его трактористок и грустно, совсем не по-бригадирски сказал:
— Вот, девушки, не доведется сев вместе кончать. Ругали меня, а вспоминать будете, ей-богу, будете. Уезжаю.
— Куда? — спросила Анка.
— Туда же, куда и все уехали. Тебе, Анка, за старшую придется остаться. Девчат не распускай, гляди в оба за ними.
— Погоди, не пойму… И тебя, значит?
— А что я за птица?
Сашенька порывисто встала.
— Максимушка!
Он взял ее руку в свои широкие ладони, крепко пожал.
— Не расстраивайся, Сашенька, живи спокойно, работай. У подруг совета спрашивай. Вы, девушки, помогайте друг другу, только чур, в борозде не спать! — Улыбнулся, тряхнул головой, обратился к Казакевичу: — не ждал, не гадал, что так скоро с немцем придется встретиться.
Сашенька припала к его плечу, громко всхлипнула. Он нахмурился:
— Ну, это лишнее, ты знаешь, я не люблю слез.
Через час он уже ехал вдвоем с Сашенькой на тряской скрипучей телеге, на которой Аграфена возила из села хлеб и другие продукты. По обеим сторонам дороги зеленели озими. Над озимями в вышине трепыхались жаворонки, звонкая их песня разносилась далеко. День обещал быть теплым, солнечным. И Максим с грустью подумал, что вот уедет он, и все останется попрежнему, как будто ничего не случилось.
Сашенька молчала, опустив голову, молчал и Максим. Много нужно было сказать жене перед расставанием, перед отъездом на фронт, и хотелось сказать что-то важное, нужное, но на ум лезли мелкие мысли: в МТС надо получить облигации займа, не забыть бы взять из пошивочной мастерской брюки… Взглянул на Сашеньку, увидел нежный завиток волос у виска, по-детски пухлые губы, и стало нестерпимо жалко ее.
— Грустишь, Сашенька? Кому утонуть, тот не сгорит. Вернусь — заживем славно. Лучше, если с матерью моей останешься жить, все-таки старухе не так будет тошно.
Сашенька слушала, вздыхала, со всем соглашалась. Трогательно просила поберечься, не лезть на рожон. Максим нетерпеливо дернул плечом:
— Трусом предлагаешь быть? Сколько живем, а меня не знаешь. Нет, милушка, трусом не буду, в кусты не полезу, шкуру спасая. Помнишь, Алексей про храбрость рассказывал. Я эту храбрость в себе разыщу. Будь уверена! — Хлестнул лошадь, крикнул: — Вперед, карий, танкиста везешь!
У села встретились с Червяковым. Он ехал в тарантасе, в оглоблях — племенной жеребец. Увидел Максима, придержал вороного, слез с тарантаса. Остановил свою лошадь и Максим, спрыгнул с телеги.