— Ах, пожалуйста, Маркел Савельевич, я буду благодарен, садоводство такое благородное занятие.
Это польстило старику, и он выпросил Перепелицу у Червякова. Тот сначала было возражал:
— Излодырничается, так и будет спать под яблонями.
— А это что? — старик показал на посох, с которым никогда не расставался.
— Ладно, бери. Конюх из него все равно не выйдет.
Перепелица переселился в сад, устроился в крытом соломой шалаше, спал рядом со стариком на камышевой подстилке. В шалаше приятно пахло увядшими травами и листьями. В саду было тихо, яблони начинали цвести, приоделись в бело-розовые платья. Светило солнце, звонко щебетали птицы, которых раньше Перепелица как-то и не замечал. Хотелось безмятежно жить, созерцать эту красоту, раскрывавшуюся во всем своем великолепии перед его глазами, и ни о чем не думать. Старик разгонял поэтическое настроение самыми будничными распоряжениями:
— Сушняк не разбрасывай, согребай в кучу! Мороз бы не ударил, всегда — как цвет, так и мороз.
Маркел заставлял юриста рубить дрова, учил готовить пищу.
«Все нужно испытать, — думал Перепелица, разделывая пойманную стариком рыбу, — и жизнь садовника и труд дровосека».
Приходя на мельницу к Алексею, рассказывал о чудачествах старика, посмеиваясь над его начитанностью.
— Вы, спрашивает, знаете французского сочинителя Гю́го, именно Гю́го. Потешный старик, в сад влюблен, как юноша в свою первую девушку. Это трогает. Он помнит биографию каждой яблони, когда ее зайцы объели, когда мороз убил цвет. Рядом с ним чувствуешь себя чище, ближе к природе.
— Вы, кажется, увлекаетесь этим делом?
Перепелица посмотрел в раздумьи на Алексея.
— Синяя птица, вы думаете?
Алексей слегка пожал плечами.
— Сердце должно вам это подсказать.
— Пожалуй, — задумчиво произнес Петр Петрович. — Я тоже начинаю любить сад.
Да, ему нравилось ухаживать за яблонями, срезать тонкой пилкой отсохшие ветви, замазывать глиной, смешанной с охрой, следы заячьих проказ — длинные, глубокие лопины в коре стволов. Будто не было этого прошедшего страшного года, разрыва с женой, бомбежек, эвакуации. И будто он снова в своем саду, около дома в Молдавии, только нет виноградника вдоль забора и нет душистых абрикосов… Когда по утрам Перепелица шел вдоль ряда яблонь, сердце у него замирало в сладостной истоме. С яблонь осыпался белый цвет, и вся земля вокруг как снегом покрылась. На аллеях между яблонями лежала сетчатая тень. И тишина, ах, какая тишина! Но особенно приятно было вечером, после работы, забраться в шалаш и, чувствуя усталость во всем теле, подолгу лежать на подстилке, вести тихую беседу с Маркелом, пока сон не сомкнет глаз.
Однажды ночью старик разбудил Перепелицу.
— Вставай, Петр Петрович! Кажется, мороз лезет.
Перепелица вышел вслед за садовником из шалаша. Было темно и тихо. Надломилась ветка, раздался треск — оглушительный, как выстрел. Легкий, еле уловимый шорох пробежал по саду.
— Какая тишина! — произнес Перепелица.
— То-то и оно, — старик повел носом, повернулся лицом к востоку, — чуешь, душа-человек?
Перепелица ничего не чуял, но поспешил согласиться.
— Да, действительно.
— Что же стоишь, растяпа! Живо! Говорил, раскладывай хворост кучками, так нет!
Дед засуетился, его волнение передалось и Перепелице. Они быстро растащили припасенный заранее сушняк, сложили кучами между яблонями.
— Зажигай.
Костры горели неярко. Густой белый дым медленно поднимался, укутывал яблони, они стояли, как в облаках. Маркел покрикивал, по-стариковски, вприпрыжку, размахивая руками, перебегал от костра к костру, поддерживал огонь. И его согбенная, освещенная пламенем фигура, и медленно поднимающийся густой дым, и перевитые дымом яблони, и треск горящего хвороста, а над всем этим, если поднять голову, усеянное звездами небо неизменное, таинственное — все это было красиво и необычно. Перепелица слегка ворошил палкой костры, не давая пламени погаснуть, подтаскивал хворост. Старик, задыхаясь от дыма, натужно кашлял, хрипел:
— Живо, экий ты, душа-человек, неповоротливый!
В шалаш они вернулись утром, когда уже взошло солнце. На траве, переливаясь цветами радуги, сияла роса. Яблони стояли точно умытые, нежные, молодые. Медленно кружась, падали на траву бело-розовые лепестки. На высоких тополях кричали грачи: дрались из-за гнезд. Перепелица шел следом за стариком и боялся расплескать благоговение; никогда прежде не видел он того, что увидел в эту ночь.