Однажды ночью, проснувшись, Анна Степановна услышала тихие всхлипы. Подняла с подушки голову, прислушалась: плакала Валя. Ступая босыми ногами по глиняному полу, Маслова подошла к постели девочки. Валя лежала вниз лицом.
— Валюша, о чем?
Валя еще глубже зарылась лицом в подушку и, уже не сдерживаясь, зарыдала. Рыданья перешли в судорожный с захлебом кашель. Худенькое тельце ребенка содрогалось. Маслова взяла Валю на руки, прижала к себе, гладила по голове:
— Ну, что ты, Валюша, что ты, успокойся.
Девочка постепенно успокоилась, затихла.
— Скажи, о чем плакала?
— Больше не буду.
— Расстроилась, сон дурной видела?
Валя спрятала лицо на груди у Масловой, еле слышно спросила:
— Папа скоро приедет?
Даже обидно стало ткачихе, она сердито сказала:
— Думала нивесть что, а ты о своем. Спать надо, только бабушку тревожишь.
Уложила в постель, укрыла одеялом.
— Спи, сказку расскажу… В некотором царстве, в некоем государстве…
«Зачем приезжал. Растревожил и оставил. Теперь девочка покоя не даст».
От капитана Несветова письма приходили довольно часто. О себе сообщал лаконично: живет в деревне, в нескольких километрах от переднего края. Про Валю расспрашивал подробно: что делает, что кушает, как себя чувствует.
«Про вас, Анна Степановна, знает все мое подразделение. Бойцы и командиры кланяются, желают здоровья и сил. Берегите Валюшку, в долгу не останусь».
— Этого мог бы и не писать, — Маслова хмурилась, испытывая неприязнь к Несветову, предъявившему права отца. Но на каждое письмо его аккуратно отвечала. Пренебрегая знаками препинания, выводила кривые, ползущие книзу строки:
«Про Валю напрасно беспокоитесь, живет она как в родной семье и никто ее не обижает, что все ребята то и она кушает».
Подумав, добавляла:
«Бегает по двору с детишками здорова».
Было начало мая. Ветлы у реки украсились длинными, как пальцы, листьями. По обрыву зацвел терновник. За рекой в степи заалели тюльпаны — таблак. Воздух стоял прозрачный, душистый.
И в эту цветущую, веселую пору Валя простудилась. Когда и где — никто сказать не мог: то ли ночью в постели раскрылась и ее продуло, то ли, побегав с ребятишками по двору, села на холодное крыльцо да и простыла разгоряченная. Вернулась Маслова со стойбища, Ксаша сообщила:
— Валя заболела.
— Что с ней?
— Кашляет, жар.
Валя лежала на постели. Лицо ее пылало. Глаза лихорадочно блестели. Дышала тяжело, с протяжным свистом.
— Что с тобой, капелька моя?
Валя посмотрела на Анну Степановну своим недетским отчужденным взглядом, закрыла глаза, отвернулась. Маслова опустилась на стул у постели, крепко сжала руки. Она и сама не могла объяснить — почему так полюбила этого чужого присталого ребенка. Покоряла робкая, застенчивая привязанность и затаенная грусть? Или трогала трагическая судьба? Или в короткой биографии этой девочки видела старая ткачиха повторение своего нерадостного далекого детства, вспоминала побои и попреки мачехи и старалась уберечь Валю от такого же горького сиротства. Маслова сидела у постели девочки, тяжелое раздумье овладело ею. Не слишком ли большую ответственность взяла она на себя, приняв в семью чужого ребенка. Когда Несветов находился в безвестии, за всякую беду с Валей ответ она держала бы только перед своею совестью, а теперь случись лихо — отец вправе спросить строго: что, старая, не доглядела, не уберегла?
Всю ночь она провела в тревоге, просыпалась, прислушивалась к свистящему, прерывистому дыханию больной. Уходя утром на работу, сказала Ксаше:
— Снеси в больницу, пусть посмотрят.
В больнице Вале поставили на грудь и спину банки и врач, уже немолодая женщина с уставшим лицом, сказала Ксаше:
— Берегите девочку: воспаление легких в ее возрасте опасно.
Маслова вернулась с работы к обеду. По встревоженному лицу Ксаши догадалась — дело худо, но, все же, скрывая тревогу, спросила:
— Плохо?
— Только пьет и пьет, ни молока, ни супа не ела.
Маслова нагнулась над изголовьем, сердце заныло от жалости: как изменилась бедняжка! Маленькое худенькое тельце ребенка вдавилось в постель, выпирали острые плечики, лицо осунулось, неестественно пунцовы были губы.
— Что болит, Валюша?
Валя с трудом повела головой и еле слышно простонала.
— Голова болит, — догадалась Маслова.
Валя закрыла глаза и лежала неподвижно. Длинная тень падала от ресниц на щеки, и это особенно напугало Маслову:
«Не умерла бы»…
Остаток дня и ночь прошли тревожно. Валя металась, вскрикивала, плакала. Желая облегчить страдания больной и не зная, как помочь, Маслова брала девочку на руки, прижимала к себе, ходила по избе, укачивая. В избе все спали, в окна заглядывала раздражающая луна, по полу от окна к двери протянулась широкая, как ручей, светлая полоса. Маслова ходила взад-вперед, облитая этим лунным светом, ручей протекал у нее под ногами, и ей казалось — она бесконечно будет ходить от окна к двери, держа на руках чужого ребенка, ставшего дороже, ближе и милее родных внуков. Лучше бы ей, старой, заболеть, она уже пожила, повидала и горе и радость. Тяжело смотреть на больного ребенка: хочешь помочь и не знаешь чем.