— Я убил парня, который в противном случае убил бы меня, — признаюсь я, смотря в небо. Облачность достаточно плотная, чтобы скрыть солнце, и все надо мной серо.
— Ты убил одного из людей твоего босса?
Я просто смотрю на него в ответ. И не чувствую желания или необходимости повторяться.
— У тебя есть яйца, — замечает Старк.
— Он был мудаком, — говорю я.
— Таких вокруг полно. Ты не можешь их всех убить.
— Возможно, — я не уверен, что согласен с ним. Потому что действительно довольно хорош в устранении мудаков в моей жизни. Это легко, когда ты не чувствуешь раскаяния за то, что делаешь.
Вообще-то, когда мы говорим о том, как сюда попали, сходство слишком очевидно. Мы оба намеревались выйти из бизнеса, но вот мы здесь – замерзаем до смерти по причине, по которой никому из нас нет дела. Мы оба разделяем привязанность к покровителям, играющим видную роль в наших жизнях, что является причиной, почему я здесь. У Старка свои причины. Фрэнкс удерживает его женщину вместе с его сыном. В результате всех проведённых мной исследований, я мало что узнал о сыне Старка, кроме того, что он был возвращен в Штаты после того, как были убиты его мать и её муж. Я предполагал, что Фрэнкс использует его в качестве рычага воздействия на Старка. Я зашёл так далеко, что стал угрожать ребенку Старка непосредственно ему в лицо лишь для того, чтобы посмотреть, как он отреагирует. Он напал на меня прямо посреди турнирной встречи, подтвердив мои подозрения.
Себастьян Старк сражается за свою семью.
Ну, есть одно отличие. Хотя мне очень хочется жить и вернуться домой к Лиа, здесь я не из-за неё. Никто не угрожает её жизни, и у меня нет причин думать, что кто-нибудь ей навредит после моей смерти. Я здесь потому, что меня попросил Ринальдо, а что Ринальдо просит, я ему даю.
Это всё не важно. Никто из нас не выберется отсюда. Когда Старк вытаскивает детский рисунок семейной пары и маленького мальчика, мне становится интересно, понимает ли он это, и я решаю указать на очевидное.
— Ты никогда не увидишь её снова, и ребёнка тоже.
Я наблюдаю, как он сжимает руки в кулаки. На его шее начинает пульсировать вена. Почти так же быстро, как его тело велит ему бороться, я вижу, как он немного оседает обратно в яму. Его глаза, уставившиеся на снег, стекленеют.
— Пошел ты! — кричит он на меня, но в его глазах нет огня. — Я выбираюсь отсюда, кончаю, блядь, с тобой и возвращаюсь домой, к ним.
— Нет, не получится, — трясу я головой. Я хочу подтолкнуть его. Это лучший способ определить его умонастроение. — Ты это тоже знаешь. До тебя это только что дошло.
Мои слова проникли в него, и он балансирует на грани его разума. Я чувствую это внутри себя. Мы выжили, мой сводный брат и я, но, столкнувшись с этой ситуацией, мы также осознаём её безнадёжность. Все наши варианты сократились до нуля.
И в глубине души я с этим согласен.
Глава вторая
Рискованная сделка
— С чего ты это взял?
Старк смотрит на меня, и я пожимаю своим свободным плечом. Мои слова, наверняка, дошли до него, но он не хочет их принимать.
— Просто изменилось положение твоего тела, — говорю я ему. — Ты ссутулился и опустил взгляд. У нас нет ни единого шанса выбраться самим, и мы не собираемся друг другу помогать, так что победителя в этом турнире не будет. Ты посмотрел на рисунок, когда понял, что больше никогда не увидишь ни её, ни своего ребенка.
Я наблюдаю за тем, как его глаза расширяются, и он начинает что-то бормотать.
— Я довольно проницательный, — заявляю я.
Он снова начинает кричать на меня, но я только слушаю в пол-уха. Он решил, по крайней мере, на словах победить в этой игре. Когда я указываю на бесполезность всего этого, он снова и снова всё отрицает. Я восхищаюсь его решимостью. Кажется, он убежден, что это будет его последний бой, и что, когда всё будет закончено, ему позволят спокойно жить своей жизнью. Я нахожу эту идею смешной, хотя когда-то думал, что это возможно.
Теперь мне всё ясно.
— Мы слишком хороши для них, чтобы они просто решили нас отпустить, — говорю я. — Даже если они действительно захотят это сделать, мы всегда будем нужны им для чего-нибудь в последний раз.
Я наблюдаю, как его поза снова меняется, когда мои слова доходят до него. Он понимает, что я прав, даже если не может признать это вслух.