Они отошли на десяток шагов, и Андрюшка тихо сказал:
— Слышь… ты к Овдотье ни-ни… забудь… мужняя она теперь… мужика ее… слышь, знаю, зверь… На тебя зол… У дома, говорит, увижу — порешу… Он может, за так он не стращает…
Горько было слушать Петру казака. Как ни готовил он себя к такой вести, но представить не мог, что она будет удушливо проста.
— Слышь… ты не серчай, что сразу… потом легче будет… — заговорил торопливо Андрюшка, и по его голосу Петр понял, что жалеет его.
«Дожил… Его, Козаревского, и жалеть, и наставлять». В груди сдавило.
— А ты… слышь… не ярись, — будто издали услышал он участливый голос, — меня побей, полегчает.
Вмиг вернулось все на свои места.
— Ивашка жив? — спросил Андрюшка.
— Вечером ко мне загляни, — сказал Петр, — а счас меня ждут.
— Чего, Петруха, смурной? — заинтересовались казаки. — Вести дурные?
— Хуже смерти, — ответил Петр. — И чего они не принимают казну? Эй! — крикнул он зло в сторону казенного домика, в котором скрылся их старшой Верхотуров. — Небось жрете, а мы животы поджимай!
Казаки, смеясь, его поддержали. Верхотуров, красный от ярости, выскочил и почти побежал к подводам, придерживая палаш, волочащийся по песку.
— Ты, Петр, хайло не разевай!
— А мы что! Не жрамши подохнем!
— По батогам соскучился! Напросишься!..
Казаки насторожились и покосились в сторону ружей.
— Завтра после полудня обещались деньгами, — уже миролюбивее продолжал Верхотуров. — Сейчас они свою охрану выставят… Не загуливайте… Скоро и назад.
— Знамо, — отвечали умиротворенные казаки и стали снимать с подвод свои кожаные мешки.
— Петр, а ты подь сюды, — позвал Верхотуров. — Тут мне шепнули: в Якутске помнят Анну, допытываются, почто легко отделался, кто твой укрыватель.
— Десятник шныряет… — убедительно сказал Петр.
— Может, и он, — легко согласился Верхотуров. И добавил. — Без тебя мне обратная дорога не впрок.
— Ты не злись на меня, Верхотуров, это я ссобачился…
Верхотуров улыбнулся, поправил палаш и, не спеша переставляя крепкие прямые ноги, направился к домику.
В избе Петра жила дальняя родня Анны: какие-то две тетки, толстые, неопрятные, мужичок, низкорослый, вьюнистый; чуть позже, когда Петр пристроил мешок у лавки и ополоснул лицо, появилась девка лет двадцати, очень похожая на Анну. Петр никак не мог вспомнить, кто она. Оказалось, Клавдя, племянница теток. Петра она видела в первый раз, поэтому смотрела на него с любопытством. Родня, неразговорчивая, открещенная. Мужичок и тот за теток прячется.
Петр сдернул, кряхтя, сапоги и лег на лавку.
— Я посплю, — сказал он. — Кто заявится ко мне — толкните.
Тетки недовольно поджали губы: у-у-у, проклятый, чтоб ты сгинул. Мужичок облегченно крутанулся в дверь, к соседям, пошептаться. А Клавдя, поглядывая на устало спящего Петра, стала прибираться: чугуны бесшумно расставила, одежонку по-за углам распихала, по полу веником прошлась. Поглядывая на спящего Петра, она невольно приравнивала к нему Анну, и помимо своей воли ей думалось, что Анна с таким крепким мужиком должна была быть счастлива. Она хоть и жалела Анну, однако, зная от теток о чертах ее характера — придирчивость, эдакую державность, которая прорывалась у нее довольно часто, доводя даже родных до рыданий, сейчас, помимо воли, выискивала оправдание Петру, оправдание, которое, как ей казалось, она и нашла и которое вынуждена теперь тщательно скрывать. Она поставила себя на место Анны и покраснела: сердце зашлось. Оглянулась, не видит ли кто…
Петр спал на спине, опустив руку на мешок. Длинные волосы разметались. «А уж седой», — отметила Клавдя. «Не дай тебе бог такого Петра», — говорили ей, жалеючи, тетки. Они присмотрели ей жениха из купецких, непьющего, с долей в отцовской лавке. Клавдя видела его, и он ей понравился: белокурый, веселый. Сейчас же, приглядываясь к Петру, она улавливала во всей его фигуре ту притягательную силу, о которой никогда не догадываются мужики и которую могут отличить только они, бабы. Что за сила, объяснить Клавдя вряд ли могла, только в купецком женихе разгуливала задержавшаяся молодость без тайной Петровой силы. И Клавдю опечалило нечаянное открытие, хотя она знала, что от судьбы никуда не уйдешь, тем более от свадьбы.
В дверь стукнули. Клавдя, подбежав на цыпочках, тихо отворила.
— Дома? — спросили из-за порога.
— Спит. Дай с дороги отдохнуть. Приперся, — нахмурилась Клавдя.