— Кто это? — почти со страхом спросила девушка, увидев лежащего Данилу.
— Казак, — ответил Лемшинга, выговаривая почти по слогам непривычное русское слово, ворвавшееся лишь недавно в речь ительменов.
— Он спит, — добавил Брюч.
— Откуда он? — шепотом спросила девушка.
Страх исчез, осталось любопытство, и оно заставило ее на носках подойти к Даниле. Она увидела продолговатое лицо и черные волосы, падающие прядями на лоб. И ей захотелось сейчас, сию минуту дотронуться до бороды казака и погладить ее. Девушка даже собралась протянуть руку, но Брюч пробормотал:
— Отойди, не мешай ему спать.
Она вздохнула: такой пышной бороды нет ни у кого в острожке. Сородичи или выщипывают волоски, или отращивают бороды, редкие и тощие. Они любят свои бороды и холят их. У вечернего костра мужчины обычно рассаживаются в кружок и поглаживают бороды, ждут, кто заговорит первым. И вот кто-то протянет:
— Пурга будет, наверно.
Все вдруг заговорят и об охоте, и о соседях на реке Налычевон, и казацких острогах, и о том, что произошло на Тигиле или на Озерной, помянут — в который раз — бога Кутху, и кончится все пением старика Талача о прошедших временах и подвигах героев.
— Кто ты? — спросил тихо и удивленно Данила, когда открыл глаза и увидел склоненное над ним скуластое лицо и черные-черные раскосые глаза, внимательно смотревшие на него. — Кто ты? — спросил он вновь, когда девушка замотала головой — не понимает.
«Хороша, — подумал Данила. — Но где я?»
Он вспомнил Авачу, пургу, сипение Ломаева «отцепи»…
Пальцы, смазанные жиром, ныли. Данила сморщился. Девушка положила ему на лоб руку, и он вздрогнул.
— Как тебя зовут? — спросил он тогда по-ительменски.
— Кайручь.
— Ты с кем живешь?
— С отцом, двумя братьями и сестрой.
— А в этой юрте?
— Старики. Брюч и Лемшинга. Они добрые.
— Где они?
— Пошли на охоту. К вечеру вернутся.
Думала Кайручь, слушая незнакомого русского:
«Спрашивает про стариков… Странный… Зачем спросил? Откуда он пришел? Что ему надо в нашем острожке?»
Много необыкновенного и страшного, но вместе с тем и удивительного слышала Кайручь о казаках: юрты ставят деревянные, жилье обносят загородью…
Но перед ней казак, и ничего устрашающего не видит она ни в лице его, ни в улыбке. Ей даже приятно гладить его волосы, и он не сердится, лишь закрывает глаза и чуть морщится.
— Помоги подняться, — попросил Данила.
Кайручь силится оторвать Данилово грузное тело от лежанки. Анциферов охает. Она догадывается: казак сердится, и сердится, наверное, за ее слабость. Но что может поделать с ним маленькая охотница, убившая пять соболей и добывшая в высоких сопках перо орлана-белохвоста!
Под вечер Брюч и Лемшинга принесли зайцев и принялись их свежевать. И когда закипела похлебка, в юрту вошел тойон Пинич.
Никогда он не бывал у стариков, презирал их и настраивал сродников избавиться от Брюча и Лемшинги.
Сродники, как ни странно, упирались: не мешают старики никому жить, сами еще охотятся.
Низкого роста был тойон Пинич, кривоног и толст.
— Здравствуй, — проговорил он, заискивающе поклонившись Даниле. — Зачем ты здесь лежишь? Пойдем в мою юрту. Там тепло и женщин много. Если идти не можешь, тебя принесут наши мужчины.
— Ясак приготовил? — вместо приветствия спросил властно Данила.
— Нет еще, охота никудышная, соболя мало…
— …лес поредел, скоро далеко уходить придется, — добавил рассерженно Анциферов. — Ты не увиливай! В Верхнем был?
— Был, был, — подобострастно закивал головой тойон.
— Бумагу видел?
— Видел, — подтвердил Пинич.
— Завтра утром чтоб ясак был готов! Не будет, шкуру спущу! Юрту готовь свою, погодя переберусь. Иди, я устал как черт. Да не кланяйся ты, надоел… О господи, что за тугой народ, — добавил он.
Пинич стоял не шелохнувшись.
— Иди! — закричал Данила.
Лемшинга, Брюч и Кайручь видели унижение тойона. Казак во много раз могущественнее Пинича, если он заставляет того кланяться и говорить вкрадчиво и подобострастно.
«Сердитый, — думала Кайручь, — на медведя похож».
«Я много видел, — думал Лемшинга, — но что есть люди сильнее тойона, только догадывался».
Брюч, потупив взор, бесшумно шептал проклятия Даниле, оскорбившему тойона. Где бог Кутха, почему он не пошлет с небес мстителей? Он сам готов был воткнуть отравленную стрелу в глотку Данилы. Почему так задумчив Лемшинга, почему в глазах Кайручь нет гнева?