Настала самая неприятная минута, когда Беринг ощутил, что должен дать ответ на просьбу монаха. Он прошелся по комнате, разминая затекшие ноги. Что ответить?
— Я был на морских островах в 711 и 713 годах. Меня знают курильцы, — напомнил настойчиво Козыревский. — Я покажу Матмай.
— Я не отказываю тебе, — начал, помедлив, Беринг. — Но ты болен. Подправься. Я буду помнить о тебе.
— Я здоров. Несколько дней — и я смогу сидеть на лошади! — вскричал монах. («Как же так, — думал он в нервном ознобе, — я, Козыревский, не у дел, и господин капитан первого ранга против меня, и весь мир восстал против меня, и бог отвернулся».)
— Ты болен, — повторил Беринг, надавливая на слово «болен» и этим как бы заканчивая разговор. В нем начало подниматься раздражение: угасавшая было неприязнь возвернулась. Что хочет монах от него, капитана первого ранга, начальника Экспедиции, чье слово и милует и казнит? У монаха горят щеки, у него наверняка жар. — Где лекарь? Эй, слуги, лекаря!
— Не надо, я справлюсь. — Козыревский дышал тяжело, в груди свистело и поскрипывало, и теперь не надо было усилием воли скрывать болезнь: надеяться больше было не на что. — Я оставляю чертеж, он там нужнее.
— Пока я здесь — лекарь к твоим услугам… — поспешил Беринг.
— Прощайте, господин капитан… — Козыревский одернул сутану.
Вечером, на совете, на котором присутствовали лейтенанты Чириков и Шпанберг, после докладов о готовности Экспедиции следовать далее, когда были распределены дальнейшие обязанности — Шпанберг движется к Юдомскому кресту, Чириков остается на зимовку в Якутске, а Беринг отправляется в Охотск, — всплыло имя Козыревского: Шпанберг помянул даму, которая, как-то столкнувшись с монахом у церкви (серое моросливое воскресенье, она шла к заутрене), испугалась — тот глянул исподлобья, будто пронзил — воровские глаза у монаха.
Берингу не понравился тон, с которым говорил Шпанберг о монахе. Он оборвал его.
— Монах к походу не сгоден…
— Жаль… — вздохнул Чириков. — Он мог бы нам многое облегчить…
— Да полно, — возразил Шпанберг, — какой прок от больного сумасшедшего монаха.
— Не забывайте, Мартын Петрович, он видел японцев, — сказал уязвленно Чириков.
— Монах болен, — сердито повторил Беринг. — И прошу, господа, не отвлекаться…
Через месяц Экспедиция, запасшись продовольствием, стала готовиться к дальнейшему пути. Увязывались тюки с такелажем, упаковывались с особым тщанием навигационные инструменты; порох засыпался в бочонки — все под наблюдением лейтенантов, не дай бог промокнет в пути; медные пушечки обстреляли и почистили: ружья проверил сам Беринг.
В конце августа шестьсот шестьдесят три лошади с вьюками и остальной поклажей покинули Якутск. Экспедицию провожал едва не весь город. В возбужденной толпе стоял и Козыревский. Взгляд его был тосклив. Не дождавшись, пока будет расходиться народ, он, заложив руки за спину, скорбно побрел в свою избу. На нею никто не обратил внимания, все оживленно, с восторгом обсуждали громадность Экспедиции. Кто-то сказал сочувственно: «Много лошадей падет». Однако эти слова пропали в людском говоре, и лишь Козыревский горестно вздохнул и подумал: «Не все и людишки в Охотск придут».
Ему ли, Козыревскому, не знать, что такое путь встречь солнцу.
Вот как опишет позднее Беринг страдания людей: «А декабря в последних числах 726 году получил известие от лейтенанта Шпанберха, что суды, который посланы с ним реками, не дошли до Юдомского креста за 450 верст и замерзли на реке Горбее, а он, поделав нарты, или по-нашему санки долгия, погрузя нужнейшия материалы, идет с командою пешь, а материалы везут с собой. И я, собрав команду, которая обреталась при мне, и жителей Охотского острога, дав в споможение собак, послал навстречу с провиантом. И прибыл оной лейтенант с командой в Охотской острог генваря в первых числах 727 году. Оной путь возприняли от реки Горбеи ноября 4 дня 726 году, а материалов не привезли, понеже, идучи путем, оголодала вся команда, и от такого голоду ели лошадиное мертвое мясо, сумы сыромятный и всякие сырыя кожи, платья и обувь кожаныя».
Слезами русских полит путь встречь солнцу.
XV
В 1730 году, через 20 лет, возродился Сибирский приказ. В его недрах усердные черви бумажные и раскопали дело о камчатских волнениях. Оно бы так и осталось в архивах, да в Москве в это время только и разговоров, что о деяниях монаха Игнатия Козыревского в Камчадальской земле и на морских островах.