— Э, сестрица, да много ли ты потеряла! Главного бы не потерять, не осиротеть бы без родного края, без родной земли-воды. Не горюй ты из-за этого дармоеда, из-за этого сукина сына. Пусть катится ко всем чертям, чепуха все это, — и Сантро задумался.
— Я, братец, никак в толк не возьму, и где этот бродяга шляется, чего он потерял, чего он ищет. Чем наш поселок-то ему нехорош? В народе говорят: где хлеб, там и дом.
— Народ такого сказать не может, — Сантро покачал перед удивленными глазами Про своей культей. — Это слова глупца. Или того, кто душу черту продал. Ну а ежели эти слова народу по нраву пришлись, значит... — И он произнес, отчеканивая каждый слог: — Пропал тот народ, — Сантро гневно отшвырнул лопату. — Ежели создал такое народ или пришлось ему такое по нраву, значит, пропащий он народ, — и движение культи Сантро продолжило движение со злостью кинутой лопаты. Потом он зажег сигарету и спешно, в каком-то замешательстве пошел вдоль борозды... Сантро растерянно огляделся... Он что-то должен был сделать... что-то должен был... И заметил лопату...
— Такого чародея, Каро, как наш Габо-старший, на свете не было... Каким только умением господь его не наделил!
Каро сидел возле борозды, упершись локтями в колени. Он смущенно посмотрел на Занан, и морщины ее напомнили ему мать. Утром, лишь продрал он глаза, увидел, что мать стоит у изголовья — подошла, чтоб разбудить его, да не стала, застыла, скрестив руки на груди. А комната ему показалась до того холодной, что он даже застонал — пожалел, что проснулся, и снова закрыл глаза.
Отец выглядывал из окна и ворчал, что все соседи участки свои от камней очистили, вон Варос, так тот даже лунки для саженцев вырыл, а их участок весь в камнях.
«Так мы и через год от камней не избавимся», — ворчал отец.
Чем дальше, тем все более и более чужим становился голос отца, Каро стало казаться, что он слышит этот голос впервые.
«Был мой сын живым и неугомонным. Это они его в такого превратили!» — мать долго проклинала председателя и бригадира.
Каро хотел было разозлиться, закричать, но не вышло.
— Возле села нашего ручей тек. Он и сейчас есть, именем Габо назван, именем Габо-старшего. Так вот, как-то рано поутру пошел к ручью Габо и уселся возле ручья на камень, чтоб потолковать со святыми и ангелами.
«Святые и ангелы, святые и ангелы... — осерчал Каро. — Все это вранье. «Каждый своими ногтями должен чесать то место, которое у него чешется», — повторил он про себя слова Сантро. — Ангелы и святые могут быть надеждой лишь для немощных». А Каро знает, что ему делать. Больше ни криков, ни драк, ни судов! А рассчитается он с сельским председателем и бригадиром, свершит свою справедливую месть законным образом. Да, законным образом. После того как покончено будет с посадкой виноградника, Каро с жалобой поедет в столицу. Да-да, писать не станет, сам поедет. Пусть недели уйдут, но он увидит того, кого надо, и выложит перед ним факты. Вот так. И никаких заявлений. То время прошло, когда Каро связывал с заявлениями какие-то надежды. Надо ехать самому. После посадки виноградника он до самой весны свободен. Нужно лично увидать кого надо... А это возможно?.. Сколько народу-то в стране!.. И у кого жалоб нет?.. Каждого выслушать разве могут, каждому ответить могут?.. Скажут, пиши заявление. Ну, напишу. Заявление вернется в райком. А оттуда переправят его в село, к председателю... Замкнутый круг. А что же делать?.. Крест поставить?.. Да ни в коем разе! Надо попытаться... Вот только с виноградником бы разделаться...
Каро сидел возле борозды, опершись локтями о колени, и взгляд его был рассеян. Потом он тяжело поднялся, взял в руки лопату и тем же рассеянным взглядом посмотрел на девушку в красном платке, работавшую на пару с Нерсесом чуть поодаль. Девушка в бригаде всего неделю, сегодня она красный платок повязала, яркий цвет этого платка притягивает Каро.
Занан перехватывает его взгляд, замечает Нерсеса и вспоминает:
— Как ударили холода, отец Нерсо слег. Старый он, бедняжка, вот-вот помрет. Надо сходить его проведать.
Нерсес согнулся над бороздой, и горб его был выше головы, а чуть повыше горба торчащая под мышкой рукоять лопаты.
— Как отец, Нерсо?
— Спасибо, Занан, хорошо.
— Ты за ним пригляди, стар уж он, вот-вот, не дай бог, помрет... Жалко ведь.
«Не накаркай, Занан», — мягко укоряет про себя старуху Нерсес. У него и без того на душе тревожно. Отец совсем плох, после переселения он как-то сразу сдал. И неспокойно на совести у Нерсеса — оторвал он отца от гор и ущелий, на которые тот смотрел целых сто лет, от родного порога, на котором отец сто лет просидел, привез его в эту пустыню, а теперь лежит отец, стонет с каждым днем все больше...