Пусть он нынче молчит, кто знает, о чем он думает... Во всяком случае, до конца работ... или до весны... до весны все будет ясно. «Если зазеленеет. А что Арма будет зимой делать? Заниматься? — Сердце ее сжалось, она в десятом классе училась, когда в Акинт перебрались, хотела было тут учебу продолжить, но было уже поздно, от одноклассников отстала, учителя тут новые, а она и раньше не блестяще училась. Так и бросила школу. — А зря. Ведь все закончить сумели», — девушка глубоко вздохнула.
— Что? — Арма показалось, что он обидел ее своим молчанием.
Назик растерялась — сказать, что ли?.. Да, надо сказать. Так и беседа завяжется.
— Я десятый не кончила.
— И очень об этом жалеешь?
«Если ты учиться в город не уедешь, жалеть не стану».
— А ты когда школу кончил?
— Мои одноклассники уже в университете на последнем курсе, — Арма говорил спокойно, без всякого раздражения, и Назик решила, что он передумал учиться на очном.
— На заочное подай, — Назик и не заметила, как это у нее сорвалось. Не совет это был, а признание. Она давно решила: если Арма будет продолжать ее не замечать и она вынуждена будет признаться ему, она так скажет:
«Не уезжай учиться».
«Отчего же?»
«Не уезжай...»
«Да почему?»
«Не уезжай, не уезжай», — и заплачет.
А вот сейчас почти и высказалась. Растерянно смотрит в сторону отца, потом на Арма, веки ее подрагивают, она опускает голову, и сердце ее колотится с надеждой и тревогой.
— Подай на заочное, — прошептала она, уже склонившись над бороздой, и сама почувствовала, что просит. От обиды и беспомощности задрожали у нее губы, вот-вот расплачется. Попробовала сдержать слезы, зажала над лункой в кулаке саженец, но рука ее дрожала.
Арма вдруг захотелось взять в свои ладони худые девичьи руки, эти ловкие, со вздувшимися венами, повидавшие всякий труд руки, сжать их изо всей силы, так, чтоб Назик вскрикнула от боли и упала на колени, и самому встать на колени, и целовать ее руки, и целовать, и целовать, и говорить, и говорить...
Чтоб прервать неловкое молчание, Арма чуть было уже не сказал: «Надень рукавицы». И вдруг у него вырвалось:
— Брату твоему сколько лет?
— Три года.
«Хотела бы ты мальчишкой родиться?» — спросил он ее мысленно и мысленно же вместо нее обиделся:
«Нет, не хотела бы я мальчишкой родиться. А ты эгоист, Арма».
Почему это я эгоист?»
«Ты только руки мои видишь».
«Верно».
«Только руки мои видишь, а меня отвергаешь. Ты эгоист».
Арма воровато отыскал склоненный взгляд девушки. Назик почувствовала это и подняла голову.
— Почему ты спросил?
— Хочу, чтоб брат у тебя поскорей подрос.
«Если б брат у меня большой был, я б его упросила с тобой дружить... Если приживется... если зазеленеет...»
— Погоди.
Последняя в ряду лунка мала, саженец не поместится, надо ее разрыть. Арма хотел было всадить лопату в землю, но она звякнула о камень. Ясное дело, плуг этот камень не захватил, а лунку тоже без старания вырыли. Арма откинул землю, попробовал камень лопатой ухватить. Не тут-то было, камень крупный и глубоко в землю засел. Арма огляделся. Ерем тяжело распрямляется, подпирая ладонями спину, и у Арма в ушах, кажется, звучит его надтреснутый голос: «Почем этот камень?»
Ерему бы хорошо на этот вопрос Баграт ответил:
«Спроси у Марухяна. Он хозяин камней, товарищ Марухян. Каждому молокососу трактор доверяют. По этому камню плуг трижды мазанул, а его не прихватил. Что ж мне, и за трактор работать?»
Арма рассеянно смотрел на товарищей по работе. Вот Ерем все еще подпирает ладонями спину, никак не разогнется. Вот Варос выбирает лозы для своего приусадебного участка, потом встает возле отца, и Арма показалось, что Варос хохочет во весь рот:
«Ну и нарвался ты, Арма. Прямо конца этому нет. Да за то время, что будешь ты этот камень из земли вытаскивать, ты же десять, а то и пятнадцать рядов лоз посадишь. Плюнь ты на это и пройди мимо».
«Да никто и не ждет, что я начну с этим камнем возиться», — подумал Арма и, не взглянув на Назик, сказал:
— Держи саженец, — суетливо, словно и от себя стараясь скрыть собственные движения, посадил лозу на камень, суетливо отошел, но... показалось ему вдруг: что-то цепляется за ноги. Устало присел, и захотелось, чтоб кто-нибудь подошел, встал напротив, тяжело покачал головой и вздохнул:
«Ты лозу на камень посадил? Я от тебя, Арма, не ждал такого...»
И он опустил бы голову. А тот продолжал бы:
«Я так тебе верил...»
И он опустил бы голову еще ниже.
«Разве можно допустить, чтобы тебя победил камень?»
И он уже не смог бы поднять голову и просил бы в душе: «Прости меня...»