Ерем долго молчал и смотрел в окно. Если б глаза у него были закрыты, показалось бы, что его уже нет... Но Ерем шевельнул губами, сын приблизил к нему лицо, напрягся.
— В вой... в войну...
В последний год войны Ерем взял в долг у Мело пуд ячменя. Мело был добрый человек, говорил: да ладно, потом отдашь. Время шло, а долг так и остался неотданным. Так вот пусть сын знает, что единственный долг Ерема на земле — этот пуд ячменя... Да, добрый был человек Мело. Царствие ему небесное. И пусть сын знает, долг живых — помнить ушедших. И свои долги ушедшим помнить надо. Нет Мело, но есть его сыновья, живут они в Ереване, надо их разыскать и вернуть долг в десятикратном размере. И плох будет сын, ежели он не отдаст долг отца...
— Отец!
Нет-нет, все так... Он, Ерем, уходит, и нужно ему на этой земле с людьми рассчитаться. Пуд ячменя на его совести. И горе сыну, ежели долг отца не погасит. Пусть на том свете Ераносу никто не смеет счет предъявить...
— Отец!
Дверь приоткрыла старуха Занан. Вон!.. Ерем замахал на Занан рукой. В самом деле, чего от него хотят? Зачем они сюда приходят? Кто их звал?
Арма взял Занан под руку, вывел в соседнюю комнату, а там сказал собравшимся, что Ерему лучше.
«А ты что, умирая, завещать будешь, матушка Занан?» — мысленно обратился к старушке Арма.
— На работу идти, Арма?
— Нет, матушка... — «Что ты завещать будешь, умирая?»
— Помрет Еро, Арма?
«Перед смертью позови меня и завещай мне облака».
— Помрет Еро, Арма?
«...Завещай мне облака, матушка...»
Арма стоял на пустой улице и не знал, что ему делать. Рука сама собой потянулась за сигаретами. Благословен тот, кто придумал эту щепотку яда!..
После ухода Арма тишина стала мучительной, давящей. Взгляд Ерема застыл на окне, сына— на двери. Куда ушел Арма?.. Где мать?.. Отчего ребятишки не шумят?.. Почему дверь закрыта, воздух ведь отцу нужен?..
— Дверь открыть, отец?
Взгляд Ерема застыл на окне.
— Дверь открыть?
Ерем отрицательно качнул головой. Губы его шевельнулись. Варос напрягся. Отец еще раз сказал про пуд ячменя, который надо отдать сыновьям Мело, и вообще пусть Варос дружит с сыновьями Мело, люди они работящие и гордые. Гордые — это главное... Правда, в свое время оставили они Мело одного в селе, но, когда тот помер, съехались, предали его земле честь по чести, а года не прошло, памятник поставили. Такого другого камня на всем кладбище не сыщешь: красивый, высокий, дорогой... А ежели разобраться, кто был Мело? Всего лишь пастух. И что он в наследство сыновьям оставил? Между нами говоря, ни копейки он им не оставил. А сыновья вон какой памятник отгрохали! Долг свой выполнили. Так каждый сын поступать должен, в ком есть гордость и самолюбие. Не будь на могиле Мело такого памятника, кто бы помнил старого пастуха? А сейчас помнят... То-то!
— Похоронишь... меня... возле... Мело...
— Ну что ты, отец! — Варос обвел комнату беспомощным взглядом и снова уставился на дверь.
Не стерпел, открыл дверь. Мать скрючилась на диване в прихожей и молча плакала.
— У тебя что, язык отнялся? Что ты молчишь? — закричал Варос на сына, колупавшего кору абрикосового дерева, растерянно посмотрел вокруг и вернулся к отцу.
Ерем попросил, чтобы сын вынес его во двор... И во дворе, опираясь на руки сына, он долгим прощальным взглядом смотрел на небо, на солнце, на примолкший поселок, потом повернул голову в сторону гор, туда, где в ущелье лежало его село, и в последний раз шевельнулись его губы:
— Возле... Мело...
— Ушел из жизни всеми нами уважаемый Еранос...
Много собралось тут бывших односельчан Ерема, пришел и ближайший его сосед Сарибек. По праву он первым должен был произнести надгробную речь.
— ...Еранос был скромным, работящим человеком, добрым соседом...
Кладбище располагалось высоко над селом, и люди, стоя над свежей могилой Ерема, смотрели на развалины села, торчащие со дна озера.
Геологи сообразили уже задним числом, что не удержит ущелье воду, просочится она в землю. Стали цемент впрыскивать, но тщетно, вода уходила. Отступило озеро от села. И теперь вот со дна его развалины торчат. И люди переглядываются молчаливо и мрачно.
— ...Мы с ним больше пятидесяти лет по соседству жили, и ни разу Еранос косо на меня не взглянул... — во всеуслышание говорил Сарибек над свежей могилой и сам начинал верить в то, что говорил.
Дворы заросли колючим сорняком в человеческий рост, трава эта росла и вокруг Дерущихся Камней, и на часовне, и вдоль разрушенных заборов, и на развалинах домов. И такая она была живучая и настырная, и так ползла она по ущелью, задрав вверх свои пыльные колючки! Вот-вот подползет к Сторожевому Камню, к домам Арма и Занан, стоящим с запертыми дверьми... Занан приложилась губами к зацветшему надгробию свекра, воскурила над могилой ладан и произнесла вслух свою просьбу: