— Пят-надцать!.. — Сантро махал лопатой, будто сражался с невидимым врагом. И еще повторил дважды: — Пятнадцать!.. Пятнадцать!..
Паренек из горного села фыркнул:
— Он только до пятнадцати считать умеет.
Директорский «виллис» свернул с шоссе в Бовтун, но у начала ущелья заглох мотор машины.
— Встала? — Бригадир Марухян грел руки над костром, словно поглаживая ладонями языки пламени.
Молоденький шофер грузовика напряженно следил за тем, как долго бился водитель «виллиса» над двигателем.
— Поломка, — заключил он.
— С чего бы это, сынок? — шумно сокрушался бригадир, но в душе был рад. «Может, это и к лучшему. А то еще явится и нос воротить начнет, качество работы его не устроит... Сегодня б сошло, а там сойдет — ночью быть снегу». Марухян с надеждой посмотрел на плотные облака, набрякшие над Бовтуном, и проговорил: — Выпал бы ночью хороший снег.
Водитель «виллиса» уселся за руль, но вскоре вышел и опять склонился над двигателем.
— Двигатель испортился, — определил шофер грузовика.
— Конечно, двигатель, конечно, сынок, двигатель.
Директорский шофер еще раз сел за руль, и еще раз выскочил из машины, и еще раз склонился над двигателем, теперь уже надолго.
А вот Киракосян вышел из «виллиса» и встал, подбоченясь.
— Товарищ Киракосян вышел, — объявляет шофер рабочего грузовика.
— А что ж ему делать-то? Разве в такой холод в машине усидишь? — «Лучше б ему вернуться...»
Вот директор вытянул руку в сторону Бовтуна, явно что-то говорит. Марухян вопросительно смотрит на молоденького шофера.
— Говорит что-нибудь?
«Точно-точно. Вон он правой рукой машет, вон левой».
— Говорит, конечно, — смеется шофер. — Только вот что говорит?
— Кто его знает, что он говорит. — «Пусть себе болтает на здоровье...»
Директор повернулся к поселку, и Марухян вроде успокоился. Но вдруг директор резко повернулся к Бовтуну и затряс кулаком. Марухяну, правда, уже шестьдесят стукнуло, но на зрение он пока не жалуется. Ну да, так оно и есть, директор кулаком грозит.
Бригадир все старался уловить хоть одно слово, одно-единственное. Но потом понял тщету своих усилий — оттуда не услышишь.
— Десять! — Баграт грозно размахнулся лопатой и тут заметил, что возле него стоит жена. — Отойди в сторону! Тыщу раз тебе говорено, не лезь под руку!
«Он мне всю душу вымотал, — женщина едва удержалась от слез. — За целую жизнь столько обид накопилось! Но, пожалуй, за один этот месяц, что они вместе работают, больше, чем за все прежние годы. Только и слышишь: «Отстань... Убирайся!.. Не путайся под ногами!.. Не лезь под руку!..»
«Шестнадцать или семнадцать?» — Баграт сбился со счета.
— Что ты рот разинула! — заорал он на жену.
— Да потише ты, — горько сказала она, — кончили ведь уже работу...
— А ты б хотела, чтоб еще не кончили! Нечего тебе подолом поле подметать! С весны ноги твоей тут не будет, так и знай!
Женщина обвела взглядом работниц. Невестка Пайцар усмехалась себе под нос...
— Да поняла я, все поняла! — закричала женщина.
— Молчать! Разговорчивой чересчур стала! — Семнадцать или восемнадцать?.. Восемнадцать... Ну постой, я с тобой еще поговорю... За этот месяц жена всю зиму ответ держать будет. Почему она здесь, на Бовтуне? Кто ей позволил? Кто?.. Он, Баграт? Нет. Баграт мужчиной родился, слово его твердое, и никто в жизни его обмануть не смел. Никто! А ведь обманули-таки в конце концов! И кто его вокруг пальца обвел? Она, родная жена!.. И ради чего насмеялась она над его честью?.. Да вот дочка обручилась, расходы большие... Ну их всех!.. — Двадцать... — считал Баграт, однако сам вовсе не был убежден, что это двадцатая лопата земли. «Ну постой, я с тобой еще поговорю... и с тобой, и с твоей дочерью...»
«Восемнадцать, — Артуш застыл с горкой земли на лопате и снова повторил: — Восемнадцать... И ты, сукин сын, думаешь, что уже мужчина? — Артуш мысленно давал сыну бой. — Да у тебя еще молоко на губах не обсохло, а заявляешь: «Мне отец не нужен». Кому отец может быть не нужен? Самому господу богу он нужен!.. Решил, что ты уже мужчина, да? Молокосос! Ты еще не расшиб башку об эти камни. Ты только сегодня с неба спустился, стоишь на этой каменистой земле, а ступни твои еще влажны от облаков... Сделай-ка шажок... Ну-ка... ну-ка... Нет-нет, сперва скажи... скажи, откуда солнце всходит?.. Покажи восход... Покажи закат... Скажи, откуда ветры дуют? Какое облако дождь несет, а какое град? Скажи, чтоб отец твой Артуш — хочешь не хочешь, а все-таки Артуш, — чтоб отец твой Артуш знал... Можешь сказать? Нет?.. Ну тогда и не болтай, и не пиши, что отец тебе никакой не нужен, а такой, как Артуш, тем более не нужен. И не подчеркивай эту строчку, не подчеркивай свою ошибку... Мол, раньше, когда отец тебе нужней всего был, он для тебя умер, без вести пропал, а теперь, когда тебе восемнадцать и ты уже мужчина, он вдруг объявился и хочет, чтоб ты его на старости лет обеспечивал... Дурак ты, дурак!.. Если хочешь знать, раньше тебе отец для куска хлеба нужен был, а сейчас... сейчас для большего. А ты этого-то как раз не понимаешь. В твои годы отец твой на фронт ушел, а потом... потом бродил по свету... Нет, Артуш вернется-таки в село, Артуш нужен этому юноше, у которого ступни еще влажны от облаков... Нужен. И больше никаких писем, никаких переговоров с сыном!.. Просто в новогоднюю ночь Артуш откроет дверь и войдет в дом. Вот и все. Решено. В новогоднюю ночь даже врага из дому не выгонят...»