Во время дождя выемка в плоском камне наполняется водой. Дед Арут останавливается у камня и на глазок определяет уровень — хороший ли был дождь. «На палец меньше, чем в прошлый раз». Он расширяет ноздри, принюхивается к чему-то и говорит довольный:
— Молоком пахнет, вроде как изо рта ягненка...
Потом он уходит в сад, меся ногами жидкую грязь, обходит каждое дерево и, возвратившись, говорит внуку:
— Собирайся, Миро, пойдем в поле. Сдается мне, пора уже сеять просо...
По пути дед Арут останавливался у дома кузнеца Даво, степенно здоровался с хозяином, говорил о погоде, потом спускался в Масрадзор. За ним след в след шагал Миро. Возле ручья они останавливались, снимали трехи, переходили ручей вброд, на другом берегу опять обувались и мимо Оганова поля прямиком шли к своему, вспаханному под просо...
— А-о-о! Сто-ой... — останавливает повозку Аро. — Миро, Авги хочет пожелать Аруту доброго пути, подождем его.
Авги, сельский пастух, оставив отару, уже шагает им навстречу, у него морщинистое грустное лицо. Арут с удовольствием спрыгивает с повозки, разминает затекшие от долгого сидения ноги. Авги останавливается возле повозки и молчит, как человек, не уверенный, что ему рады. На плечах его ветхий, латаный пиджак, на голове косматая баранья папаха.
Аруту приходится самому начать разговор.
— Счастливо оставаться, дядя Авги, — говорит он, протягивая руку.
Помедлив, пастух перекладывает ярлыгу из правой руки в левую, но, не удержавшись, порывисто обнимает Арута.
— Спасибо, Авги, спасибо тебе, — растроганно говорит Дзори Миро.
Авги молча поднимает упавший пиджак и, не стряхивая пыли, накидывает на плечи, собираясь уйти. Однако, сделав несколько шагов, оборачивается:
— Миро, — говорит он медленно, словно с трудом подбирая слова. — Ты не очень убивайся, даст бог...
— Да, конечно, спасибо, дорогой, дай бог тебе побольше радости, — торопливо кивает в ответ Дзори Миро, не давая ему договорить трудную фразу.
— Миро, — говорит Авги, — Миро, не будь мой Бабик в тюрьме, он бы тоже пошел на войну.
И уходит пошатываясь.
Дзори Миро смотрит ему вслед.
«Там, в Горцварке, нашим сельским пастухом был Авэ, Алтуни Авэ...»
Волкодавы пастуха Авэ — злые, голосистые, захлебываясь лаем, шли за ними по пятам. Дед Арут, занятый собственными думами, не замечал их, но Миро опасливо косился. На гребне Фидасара они встретили Авэ. Пастух отогнал псов и обратился к деду Аруту:
— Ты уж не серчай, дед.
— Псы лают, ты-то в чем грешен? — успокоил его дед Арут. Затем подумал и сказал: — До грома с Маратука осталось два месяца и еще полмесяца.
В летний солнечный день, когда на небе нет ни единого облачка, а грозой даже не пахнет, Маратук неожиданно начинает греметь, да так, что кажется — одновременно стреляют из тысячи пушек. Отчего это? Никто не знает. Об этом и задумался сейчас дед Арут.
— Неисповедимы пути господни, — вздыхает он наконец и смотрит в сторону загадочной горы Маратук. Потом взгляд его скользит по долине, широкой, неоглядной. Лицо старика светлеет, морщины разглаживаются, глаза теплеют: от влажной, умытой весенним дождем земли, пригретой ласковым солнцем, поднимается пар, тепло ее дыхания согревает душу старика, радует. Он говорит улыбаясь:
— Смотри, земля похожа на невесту под венцом...
Повсюду покой, тишина. Лишь в соседней рощице какая-то пичужка высвистывает свое непонятное, извечное, да где-то рядом, запутавшись в траве, жужжит оса.
И в этой тишине неожиданно раздается призывный клекот орла. Дед Арут негнущейся ладонью прикрывает глаза от солнца и смотрит в небо. Там, в вышине, медленно и величаво кружит орел. Одно крыло у него с белым пятном. Дед улыбается: это его старый знакомый.
— Миро, — говорит он, — сердце радуется, когда вижу этого орла.
Миро не успевает ответить: со дна долины доносится голос другого пастуха:
— А-в-э-е-е-е!
— ...Э-э-э! — разносится эхо в долине.
Волкодавы Авэ настороженно оборачиваются на голос, навостряют уши. Авэ прикрикивает на них и начинает спускаться по склону.
— Пойдем и мы, Миро, — говорит дед Арут.
Они медленно идут вдоль поля, распаханного под просо. Дед мурлычет под нос песенку: