– Что ж, думаю, мы скрепили наш союз, – как ни в чём не бывало продолжала Луиза. – Но не думайте, что после случившегося здесь я потеряю голову, влюблюсь в вас, буду помогать вам в вашей службе или помчусь за вами на край света. Это было всего лишь приятное времяпрепровождение, не более.
«И способ покрепче привязать меня к вам», – подумал Леон, а вслух сказал:
– Что же, вы меня совсем за дурака принимаете?
– О нет, вовсе нет, иначе бы я не стала так сближаться с вами! – возразила Луиза. – Я очень надеюсь на ваш ум и в то же время на вашу порядочность.
У неё это прозвучало так, как будто ум и порядочность – вещи совершенно несовместимые. Леону это не очень-то понравилось, но возражать у него не было сил, поэтому он перевёл взгляд на окно – и выпрямился, словно подброшенный на сиденье невидимой силой.
– Монахи!
– Где? – де Круаль тоже посмотрела в окно, и остатки лени и разнеженности мгновенно слетели с неё.
Цепочка монахов в грубых коричневых рясах просеменила мимо кареты и скрылась за зданием гостиницы.
– Вот глупцы, – пробормотал Леон, – носятся вокруг ларца с сокровищами, а о том, что такое настоящее счастье, и ведать не ведают... Хотя откуда им, с их-то обетом безбрачия...
– Тихо! – Луиза вскинула руку. – Давайте условимся: всё, что произошло в этой карете, останется в этой карете. За её пределами – ни слова о случившемся, поняли?
– Понял, – по-военному кивнул Леон, уже успевший надеть шляпу и теперь натягивавший перчатки. Луиза почти одновременно с ним сделала то же самое. Потом она вооружилась пистолетом, Леон – шпагой, они переглянулись, и де Круаль решительно толкнула дверцу кареты.
«Это останется не только в карете», – успел подумать Леон, прежде чем ослепительный солнечный свет ударил в его глаза. «Это и со мной останется – на всю оставшуюся жизнь».