– Уходите, – шепнула Илайна, избегая встречаться взглядом с Алфи. Она чувствовала, как горело все у нее внутри. Как язык обжигала боль, как во рту скрипел мерзкий привкус железа, как сушила кожу грязная вода из проржавевшего крана, которой она пыталась смыть кровь. Но мужчина не уходил. Он сделал еще несколько шагов навстречу к Илайне, и та отвернулась, ища взглядом путь к выходу.
– С вами все хорошо? – повторил мужчина.
– Я в порядке! – неожиданно для себя самой воскликнула Илайна и закрыла лицо свободной рукой. – Вы... вы не должны быть здесь... я...
– Думаю, нам нужно держаться вместе, пока... пока что-нибудь не прояснится. Вы ведь тоже... умерли, ведь так? Пойдемте со мной, я...
Алфи протянул Илайне руку, но она лишь грубо оттолкнула ее.
– Вы не понимаете.
– Вы помните, как попали сюда?
Женщина замерла в нерешительности, перебирая свои последние воспоминания, но лишь удивленно покачала головой.
– Нет, а вы?
– Помню громкий хлопок, вот такой, – Алфи прихлопнул в ладоши и улыбнулся, – боль и темноту. Больше ничего.
– Боль?.. – отрешенно, как будто у самой себя переспросила Илайна.
– Да, дикая, назойливая. Знаете, как будто из тебя вытаскивают каждый кровяной сосуд, и вроде бы где-то внутри даже щекотно. И мерзко. От этого перехватывает горло и невозможно дышать.
Женщина кивнула, так, будто понимала, о чем он говорил. Альфред вытянул вперед руку и сделал еще несколько шагов.
– Я Алфи.
– Ил... София. Лучше зовите меня Софией. Женщина вздрогнула. Ей казалось, что ее сердце застыло в груди и напрочь отказалось биться.
– Тяжело в мире Мертвых ночью, – вновь попытался улыбнуться Алфи, – особенно, если ты одинок. Так вы пройдете со мной? Попробуем что-нибудь вспомнить по пути.
София молчала и не решалась пошевелиться.
– Ну же, пойдемте, у меня товарищ ранен.
– Ранен? – удивилась женщина.
– Я расскажу о том, что здесь случилось, вы не поверите!
***
– Знаешь, свечка мало помогает, когда ее нечем зажечь, – выдохнула Фрида после того, как они с Элизабет в течение нестерпимо долгих пятнадцати минут мерили взглядом каждый угол комнаты. Если, конечно, им удавалось что-либо разглядеть.
– Август, – шепнула Лиз в сторону неподвижно лежащего парня, – Август!
Он не шевелился.
– Ну же, Август.
Спустя несколько секунд раздалось шуршание наперебой с тихим монотонным ворчанием и сонный голос:
– Что случилось? Я так хорошо уснул...
– О боги, мне бы сейчас так спокойно спать! – возмутилась Элизабет.
Август хмыкнул.
– Что вы тут натворили без меня?
– Мы натворили?! Ладно, в общем, держи свечку и зажги ее. Как хочешь, раз уж ты такой умный.
Девушка обиженно ушла в другой конец комнаты и уместилась в углу, прижав колени к груди. Внезапно там, где в темноте лежал Август, которому каждое движение отдавало дикой болью, раздалось шуршание, треск и вскоре вспыхнул ярко-красный огонек пламени.
– Что? Но как?
– Зажигалка.
– Мне казалось, спортсмены не курят.
– А я и не курю.
– Тогда зачем она тебе?
– Ты же не хотела со мной разговаривать?
Голоса в темноте становились все раздраженнее, и в уставшем сознании Фредерики это раздражение казалось абсурдным.
– Хорошо. Извини, – сдалась Элизабет, разглядывая в огоньке свечки очертания августовского подбородка.
– Извиняю.
– Так откуда у тебя зажигалка?
– Талисман.
– Расскажешь?
– Может быть, – выдохнул парень. Элизабет подошла поближе и взяла в руки свечку. Воцарилось молчание, в котором грустно перешептывались удары трех сердец, и никто не решался начать разговор.
– Ну хорошо, – выдохнул наконец Август. – Несколько лет назад у меня был очень хороший друг. Эрик. Господи, этот парень мог достать тебя из задницы самого дьявола... и отправить туда же. Это был уникальный человек с уникальной способностью попадать в передряги, вылезать из передряг и вешать эти передряги на других. Но он никогда не бежал от них. И всегда мог помочь. А еще Эрик был ужасно рассеянным человеком. И ужасно ветреным. Он мог посеять косяк стоимостью мама не горюй где-то около помойки. Он мог забыть выключить душ и устроить всемирный потоп. Эта амнезия была неизлечима. И поэтому я всегда держал для него зажигалку. Вот и вся история, – Август хмыкнул, – страшно подумать, что с ним было бы в старости.