Он чувствовал, как все, что было в его жизни, душит его. Как маленький мальчик, уснувший так давно, проснулся и начал плакать – до того страшным казалось все вокруг. Август думал обо всем этом. О тяжелых судьбах тех, с кем его свел Кокон, о демонах прошлого. Он знал, что, по сути своей, его жизнь была прекрасной. Буйной, но приятной, как пузырьки шампанского. Безумной, но по-человечески. Доброй и спокойной. В этом было его наказание, и внезапно он почувствовал дикую вину перед Лиз, Алфи, Софией и Фредерикой за то, что просто был счастлив всю свою жизнь, какой бы она ни была.
Август опустился на землю и закрыл лицо руками. Ему нужно было подумать. Он хотел обдумать последующие действия, хотел составить план, но не мог. В голове бушевал океан. Он не знал почему, но первой картинкой, всплывшей в голове, была вода. Волны набегали друг на друга, неслись куда-то за мятежным, чернеющим тучами небом и исчезали во тьме. То были его мысли. Его мысли обернулись обузданным страхом и неуемным желанием жить.
Парень снова поднялся на ноги. Обернулся, оценил масштабы приближения Тумана и решил для себя, что еще может успеть. Взял себя в руки и постарался не думать о мигрени, пульсирующей в виске. Поднес ладонь к шее Элизабет.
И выдохнул.
Никогда еще в жизни Август не был рад одному-единственному слову.
Жива.
Он взял девушку на руки и медленным шагом, не тратя силы понапрасну, направился к горизонту, из-за которого постепенно вырастал Лес Первобытного Страха.
***
Август долго слонялся по лесу, который оказался даже больше похожим на лабиринт, чем кукурузное кладбище. Деревья извивались черными сухими тенями, без листьев, без птиц, без привычной лесной живности. Август часто натыкался на пустыри с беспорядочно торчащими из земли пнями, но даже на таких пустынных островках было темно, сыро и жутко. Все вокруг обволакивала тьма.
Его руки начали подводить. Они дрожали, ныли тупой надоедливой болью, затекали, сжимались судорогами и всячески старались избавиться от ноши. Но Август не мог себе этого позволить. Элизабет не приходила в себя, но она была жива. Парень влюбился в эту мысль, всячески лелеял ее в своем разуме, подкармливал жалкими позывами надежды, успокаивал ее, напевая что-то неразборчивое себе под нос. Он хотел, он так хотел быть не один.
Вернее, убеждал себя в этом.
Вряд ли, будь у него выбор между Лиз и Алфи, он выбрал бы последнего. Но даже и прежний лихой ловелас в Августе не повлиял бы на подобное решение, а повлияло лишь нечто дикое, необузданное, непонятное... Кокон?
Был ли он способен сближать людей и возбуждать в их душах светлые, теплые чувства?
– Сильно в этом сомневаюсь, – хмыкнул парень вслух.
Но что же он все-таки чувствовал к девушке, чье бессознательное хрупкое тело возлагало свою последнюю надежду лишь на его уставшие руки?
Август не понимал.
Секунда, когда мышцы парня были готовы дойти до крайней точки, все близилась. Его руки немели, становились ватными, тяжелыми, затекшими, несуществующими. У него больше не оставалось выбора.
И тогда, будто по велению зова выбившейся из сил надежды, на пути парня под скрюченными сухими ветвями черных деревьев показалась небольшая землянка. Август немного ослабил нагрузку на руки, протиснулся в маленькое подобие дверного проема и оказался не то в комнате, не то в пещере, где сильно пахло сыростью, где-то по другую сторону, на импровизированной стене, копошились какие-то жуки и расползался мох – единственное проявление живого в мертвом лесу.
Август осторожно положил Элизабет на пыльное подобие софы, которое даже для ее небольшого роста оказалось мало. Но это было меньшей из всех проблем. Настолько, что даже переставало быть проблемой.
Парень выдохнул и опустился на пол, в ужасе глядя на свои руки, которых уже не чувствовал. Но вскоре в них вонзились тысячи мельчайших иголок, в каждую клеточку кожи, и Август, вопреки всему абсурду и наравне с ним, рассмеялся.