Его голос, его смех эхом отразился от стен землянки и уперся в земляной потолок. Его смех нарастал, затихал и изливался снова. Новыми и новыми порывами отчаянного, иссохшего, срывающегося голоса, который заходился этим смехом снова и снова, так, будто это последний смех последнего человека на земле.
Август был рад этому. Он был несказанно рад тому, что еще не потерял возможность смеяться над тем, что ранит, над тем, что ломает и пригибает к земле в вопле отчаяния.
Он был рад собственному голосу. Рад, что тот звучал, что тот был живым, а не таким мертвым и искусственным, как все в Коконе. Август был рад, что из всех возможных комбинаций, он остался собой и остался с собой.
Он был рад.
До тех пор, пока его собственный голос не стал чужим, холодным и мертвым.
***
Элизабет показалось, что ее окутывает мягкое белоснежное облако. Бесконечное, оно невесомой периной накатывало на девушку со всех сторон, заволакивало, дышало на нее едва уловимым приятным ароматом и толкало, вернее, нежно подталкивало, куда-то вперед. Девушка сделала шаг. Ноги едва ли повиновались ее воле.
Элизабет поднесла руку к лицу и развеяла ею белые перистые клочья тумана. Белого тумана.
Еще шаг. Облако начало ее отпускать. Выталкивать из белой пелены забвения куда-то, откуда доносился гулкий стук каблуков и эхо от него. Тяжелый медленный шаг вскоре перешел на бег. Бег, по меньшей мере, двух пар ног. Они неслись прямо в сторону Лиз, она чувствовала это, но никак не могла решить: идти им навстречу или бежать в панике.
И она выбрала первое, чувствуя, что туман никак не одобрит возможность отступления.
Она сделала еще один шаг вперед. И еще. И снова. И так до тех пор, пока полностью не вырвалась из дышащего и задыхающегося облака.
Она видела их.
– Б-берт? Эмили? – она в ужасе разглядывала лица двух молодых людей. Рубашка первого была заляпана кровью. Она начинала сочиться с его головы, где кожа и череп оказались вспороты сильным ударом о землю, и заканчивалась переломанным позвоночником. Девушка выглядела менее устрашающе, но ее тело больше походило на скелет, обтянутый тонкой и белоснежной, будто медицинские перчатки, кожей.
Подростки улыбались.
Элизабет вспомнила эти улыбки. Улыбки Смерти, которые всплывали у нее в голове каждый раз, когда она вспоминала о своей работе на Телефоне Доверия. Она помнила эти улыбки тогда, когда рассказывала отчаявшемуся Августу о двух людях, Берте и Эмили, покончивших жизнь самоубийством с прижатым к уху телефоном, в котором до последнего продолжал звучать отчаянно успокаивающий и звенящий голос Элизабет.
Но упала не лампа.
Она вспомнила собственные слова, и судорога свела желудок, отправив комок боли сильным толчком в сердце, оттуда рикошетом в голову, сведя виски, а затем, замедлив скорость, остановив его в горле. Пульсирующим и набухающим настоящей истерикой.
– Лизи, – первой шагнула вперед девочка-призрак, неуклюже протягивая Элизабет руку, – мы так хотели увидеться с тобой.
– Нет…
– Ты мне нравишься. Ты такая добрая, заботливая, искренняя, – Эмили снова растянула губы в наигранной улыбке и искоса взглянула на Берта, – мы хотим, чтобы ты была с нами. И ты тоже этого хочешь.
– Это не может быть реально… нет…
– Хочешь... Хочешь. Хочешь! ХОЧЕШЬ! – хором крикнули подростки. Они оскалились, взревели, будто хищные животные, и бросились в сторону Элизабет.
Девушка оглянулась в поисках спасительного ориентира, но лишь поняла, что зажата в тиски между слащавым белоснежным туманом и двумя подростками-полузомби, восставшими из мертвых. Ей некуда было бежать.
Элизабет бросилась вправо и натолкнулась на белую стену, которая сливалась с туманом. Твари ринулись туда же. Лиз в два прыжка добралась от стены до дверного проема, прошмыгнув в него и оказавшись в очень длинном коридоре, освещенном мигающей красным лампочкой и уходящем в темноту лестницы. Элизабет побежала вперед, чувствуя, что и призраки не отстают. Они вот-вот были готовы догнать ее и то и дело кидали едкие смешки в сторону своей жертвы.