— Похоже, вы сразу взялись за работу, — улыбнулась она, увидев у него в руках эскиз декораций. — Как поговорили с Захавой?
— Прекрасно! Завтра в отдел кадров, — ответил на улыбку Лукин. — Получил государственной важности задание: построить лестницу.
— А я сегодня положила дядю в Боткинскую. У меня там приятельница врачом, она говорит, с сердцем у него действительно нелады.
Работавший с актерами режиссер обернулся, устало посмотрел в их сторону. Они замолчали и сидели так до конца репетиции. Домой ехали на трамвае, стояли на задней площадке. Огромная белая луна заливала мир серебряным сиянием, легкий теплый ветерок шевелил листья деревьев, и черные кружева теней дрожали на земле. Горький запах увядания заползал в душу, томил, хотелось удержать истлевавшее лето, хотелось любви. Где-то играл патефон, и слова романса плыли, как по волнам, в них была разлита нега юга: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
— Какая чудесная ночь! — сказала Анна. — В ней и нежность, и грусть умирания. Посмотрите, крыши домов белы, будто от снега. В такие ночи почему-то жалко себя и душа не на месте, рвется в эту холодную бескрайнюю высь. Скажите, вы знаете какие-нибудь страшные истории?..
— Одну. Про свою несложившуюся жизнь…
— Вам грустно? Не надо о грустном. Расскажите мне что-нибудь интересное!
— Не знаю, заинтересует ли это вас? — улыбнулся Лукин. Они стояли очень близко. Трамвай на повороте занесло, Анну прижало к нему. Он обнял ее и уже не отпустил. — Я вас люблю! Я, наверное, не должен вам этого говорить. Жизнь моя нелепая, неустроенная…
— Не говорите больше. — Анна прижалась к нему, едва сдерживая слезы. — Я вас ждала, я вас так ждала!
Лукин наклонился, поцеловал ее в губы. Потом отстранился, посмотрел в глаза.
— Я не вправе подвергать вас опасности! Обещайте мне одно: может наступить момент, и очень скоро, когда нам придется бежать. Без рассуждений, бросая все. Обещайте, что подчинитесь, иначе я сегодня же должен исчезнуть из вашей жизни.
Лукин смотрел ей в глаза. Одни на задней площадке трамвая, они неслись через пространство и время, через анфилады восходящих миров.
— Я всегда верила, что вы придете, — сказала Анна просто. — Я молилась, и вы пришли. Господи, спасибо тебе за ниспосланное счастье!
Утром Лукин забежал в свою комнату побриться и сменить рубашку. Попавшаяся навстречу Люси тенью шмыгнула в кухню. Лукин поздоровался, но она не ответила, даже не подняла на него глаз. Вернувшись к завтраку, он положил перед Анной пачку денег, сказал:
— Тебе понадобятся. Запомни адрес. — Лукин написал что-то на листке, протянул Анне. — Запомни хорошенько, потом напишешь на обороте!
Шевеля губами, Анна заучила написанное, перевернув листок, взяла карандаш. Лукин на цыпочках подошел к двери, рывком распахнул ее. В коридоре никого не было, однако за приоткрытой дверью комнаты Люси ему почудилось быстрое движенье. Выждав немного, он вернулся за стол, взял у Анны бумажку и, перечитав, порвал на мелкие клочки. Аккуратнейшим образом ссыпав их в жестяную пепельницу, Лукин поднес к получившейся кучке спичку.
— И еще… — Он помешал концом ножа пепел, наклонившись к уху Анны, зашептал: — Пойдешь туда, как только я скажу. Немедленно, бросив все и не рассуждая. Будешь ждать моего прихода сутки, если не приду, пробирайся в Никольск-Уссурийский. Это недалеко от Владивостока на границе с Китаем. Найдешь там старика Чена, его все знают, и покажешь вот это. — Лукин снял с шеи нательный крестик, положил его в руку Анне. — Он все поймет, снабдит деньгами и позаботится, чтобы ты добралась до Европы… Вот, пожалуй, и все.
— Ты задумал что-то опасное?
— Отнюдь, — улыбнулся Лукин. — Просто надо кое-что закончить, что не успели с Сергеем Сергеевичем в восемнадцатом.
— А дядя?
Лукин посмотрел ей в глаза, Анна прочла в его взгляде тревогу.
— Ему скажешь в последний момент. Если уходить не захочет — это его решение. Да, чуть не забыл, крестик должен быть всегда с тобой, деньги будешь носить в специальном поясе… Ну же, что ты на меня так смотришь? Расскажи мне что-нибудь хорошенькое! Что у вас творится в театре?
Он сел напротив Анны, намазал хлеб маслом, положил на него кружок колбасы. Она смотрела, как он ест, энергично работая челюстями, в глазах у нее стояли слезы.
— Вчера, — начала она, — вчера приезжали из ЦК, было совещание с труппой… — Анна достала платочек, промокнула глаза. — Говорили, как это важно и ответственно, и почему-то пугали оппортунистами. Я в этом плохо разбираюсь, но Борис Васильевич потом сказал, что это серьезно.
— Борис Евгеньевич, — поправил Лукин автоматически.
— Нет, Борис Евгеньевич — это Захава, а сказал Щукин! Ты не знаешь Щукина? — удивилась Анна. — Они вместе с Захавой ставят пьесу, и Борис Васильевич играет Булычова. А еще говорили, что Алексей Максимович обещал привезти в театр самого!..
— Ну да, поедет он в какой-то там театр, — с ходу усомнился Лукин, отрезая кружок колбасы.
— Не в «какой-то там», а к Вахтангову, — почти обиделась за свой театр Анна. — Все знают, что Горький очень близок к Сталину и вроде как у него на связи с творческой интеллигенцией. Благодаря ему Иосиф Виссарионович стал заядлым театралом, и даже его жена организовала нечто вроде салона для людей искусства. Поит их чаем и вообще…
— Ну, этого я не знаю, — рассеянно согласился Лукин, поднимаясь из-за стола. — Пойдем, а то опоздаешь на свою репетицию! Мне сегодня предстоит взять у завхоза полуторку — и на склад, выбирать доски для дополнительных декораций…
На углу в ожидании трамвая Лукин купил у мальчишки-разносчика газету. На первой странице в глаза бросился набранный крупным шрифтом заголовок: «Пожар в Марьиной Роще». Он быстро пробежал заметку глазами. В ней говорилось, что огонь вспыхнул вчера поздним утром и продолжался около пяти часов. Выгорел целый квартал старых московских домов, в котором, по информации милиции, находились два воровских притона. Эти данные подтверждались найденными в одном из полуподвалов обгоревшими трупами с характерными пулевыми отверстиями в черепах. Уголовный розыск подозревает сведение счетов между бандами налетчиков и последующий поджог с целью замести следы.
— Что-то случилось? — Анна заглянула ему через плечо. — Неужели тебе это интересно?
— Нет, конечно, так, из любопытства. — Он сложил газету полоской, сунул в карман блузы. Люди на остановке с любопытством наблюдали необычную для Москвы картину: седоватый подтянутый мужчина наклонился и нежно поцеловал миловидную хрупкую женщину.
Впрочем, у этой сцены был и еще один свидетель. Стоя с сигаретой у кухонного окна, женщина видела, как бережно Лукин подсадил Анну на подножку трамвая, как поднялся сам, прикрывая ее от навалившейся со всех сторон толпы. Эти наблюдения прервал телефонный звонок. Подняв трубку висевшего в коридоре телефона, Люси услышала знакомый мужской голос. Через минуту, наспех одевшись, она уже выходила из дома. Лукин только еще садился в машину, чтобы ехать за досками на склад, когда Люси, миновав известное всей стране здание на Лубянке, вошла в подъезд соседнего, ничем не примечательного жилого дома. Поднявшись на четвертый этаж, она позвонила в знакомую дверь и принялась ждать. Открыли не сразу, кто-то долго возился с замком. Когда же дверь отворилась, на пороге стоял незнакомый мужчина. Он был плотен телом, кругл лицом, волнистые волосы носил артистически длинно, так, что они касались плеч. Почти приветливая улыбка блуждала на его полных губах и была бы такой, если бы во взгляде упорных карих глаз не чувствовалась настороженность.
— Извините, я, по-видимому, ошиблась, — сказала Люси, недоумевая, как такое может случиться, и совсем было повернулась уходить, но мужчина остановил ее: