– Верю, – отозвалась женщина.
Дверь отворилась. Она стояла в простом ситцевом халатике, на шее и руках проглядывались заповедные жилки.
«Открыла дверь, хотя живет одна – значит, зов по-прежнему инициализирует валентность», – прикинул Резон.
«Это вам не прокуратура, где плотность населения – один мент на один метр», – заболтал Красноглаз.
– Взятку, похоже, вам действительно уже не собрать, – оглядев печальный вид Летягина, сказала Екатерина Марковна, – почему бы нам не попить чая, – и, пропуская визитера вперед, добавила: – Я знаю, Летягин, у вас есть агрессивные комплексы. Но они не ваши, не врожденные.
«Унизить хочет», – оскорбился Красноглаз.
– Откуда вы знаете? – спросил Летягин.
– У вас бывает выражение лица словно от какого-то другого человека, но глаза прямо кричат: «Я не тот».
Трогая физиономию, Летягин последовал за беспечно лепечущей женщиной своей новой бесшумной походкой.
– А я, кстати, и без звонка почувствовала, что кто-то за дверью стоит. Я всегда это чувствую. Бывает даже, маются за дверью и не звонят. Страшновато немножко. Однажды я не выдержала, открыла – а там огромная псина.
– Екатерина Марковна, вы ее в следующий раз шваброй или ведром. А лучше даже не подходите к двери, просто повесьте снаружи табличку «Трибунал. Предлагаем всем желающим высшую меру наказания».
Летягин мысленно добавил: «И мне-то пуще всего открывать нельзя, стрелять надо было с порога».
– Екатерина Марковна, я очень благодарен, что вы меня прямо в прокуратуре ментам не сдали, учли мой «человеческий фактор».
Женщина усадила Летягина за стол, а затем отчитала, как ребенка:
– Это не менты, а такие же люди, как вы, только при исполнении. А если вы совершите преступное деяние, то я вас обязательно, как вы выражаетесь, «сдам».
И она принялась разливать чай.
«Ну и подружку ты себе подобрал, нарочно не придумаешь... Зря ты перед ней какой-то „фактор“ из себя корчил – ей менты всего дороже. Да не теряй ты времени даром на эту мурку, столько зажигалок кругом ходит. Выбирай угол атаки», – рявкнул нетерпеливый Красноглаз.
– Но ведь правосудие, все государство – это просто машина, хорошо или плохо отлаженная, – сказал Летягин, глядя на прокуроршины совсем не карательные руки, намазывающие джем на хлеб.
– Но с этой машиной работают нормальные люди.
– Не с ней, а на нее, – с ведомой только ему тоской добавил Летягин, – она же оставляет человека один на один со злой силой, и некуда податься. Это в лучшем случае. В худшем – злая сила садится за рычаги управления самой машины.
«Разве когда ухаживают, так говорят с женщиной? Приручай ее, сальные-сусальные словечки подпускай, обещай жениться да большую зарплату носить – ей только того и надо. Как дозреет, подходи вплотную», – пытался дирижировать Красноглаз.
– Екатерина Марковна, самое мое большое желание, чтобы потребовали для меня вышки именно вы, а не кто другой, если я кого-нибудь выпью до дна или ударю насмерть десятидневным сырком.
– Не рисуйтесь, Летягин, на самом деле вы – типичная жертва. Поэтому я и впустила вас в дом, – женщина встала из-за стола, – но если с вами что-нибудь случится... я буду мстить вот этими руками, – она протянула к гостю свои узкие ладошки.
– Разрешите поблагодарить, – Летягин взял эти ладошки, похожие на лодочки, своими, как выражалась Нина, «граблями» и прижал к груди. Екатерина Марковна закрыла глаза.
«Удачно отработали, Летягин, хотя и в странной манере. У нее женское начало пробудилось, я бы сказал, оттаяло, – тоном знатока заметил Резон, – сейчас ответственный момент, используйте образовавшуюся доминанту для раскрытия донора. Организм к развертке почти готов».
«Противно, конечно, что обозвала „жертвой“, но сейчас цепенеет, это факт. Дядя Жора, прессинг по всему полю, блокируй пути отхода, зажимай в эмоциональный угол», – наяривал Красноглаз.
– Екатерина Марковна, как вы отнесетесь к тому, что я могу внезапно измениться? – неожиданно поинтересовался Летягин.
«Неуместно», – предупредил Резон.
– Хорошо. То есть плохо, – с закрытыми глазами прошептала она. – Вообще-то вам лучше быть самим собой...
– Довольным, – подхватил Летягин. – И какой я сам собой? Тот, что снует с жалким видом между дядей Васей, бабой Машой и Николаем Евсеевичем, или же тот, кто может заиметь жало и выпить любого совершенно без опаски. А выпитый, к сожалению или к счастью, ничего и не заметит, лишь опустится поближе к преисподней, в которой ничего, ни памяти, ни имени, даже котлов и чертей нет.
– Жало кооперативное, да? – Екатерина Марковна упорно старалась не понять. – Страшилка для детей. Я не люблю такие игрушки.
– Я тоже не люблю, хотя это не игрушки, а природные инструменты, которые до поры лежат себе, жрать не просят, в каких-то там подпространствах, – волна уже подходила, и Летягин слегка встряхнул Екатерину Марковну. – Я постараюсь запечатлеться сейчас совершенно определенным образом. И вызывайте сразу милицию – препятствовать не буду. Ведь я недвусмысленно собираюсь пить вашу кровь.
Женщина открыла глаза, она видела теперь все, и была в полном сознании.
«Мы пропали. Тюрьма по нам плачет, – зарыдали монстры, – проклятая истеричка Летягин».
– Нет, не вызову, – твердо заявила она, – теперь я согласна с вами. Правосудие, действительно, просто машина. Пейте мою кровь, – Екатерина Марковна расстегнула верхнюю пуговку и откинула голову назад, – и делайте это всегда, когда вам требуется. Стану я заслуженный донор республики.
– Я вам нравлюсь, – прохрипел непослушным ртом Летягин. – Не обращайте внимания. Это действие зова.
– Нравитесь? Да скорее понравится испорченный мусоропровод, чем вы, – она рассмеялась. – Давайте же, если вы не трус!
«Желание дамы – закон, Георгий Тимофеевич», – галантно заметил Резон.
«Елки, первый раз такое», – растрогался Красноглаз.
Комната пошла щелями, в нее проник сумеречный свет воронки, Летягину стало труднее держаться на ногах, Красноглаз вис на нем, тянул его к поверхности.