— Да пофиг!
Катюха уходит, а я чищу зубы, умываю пьяное лицо, потом вылавливаю обмылок из мыльницы и живо тру им подмышки. Снимаю трусы, запрокидываю ногу в ванну и намыливаю пах. Горстями ловлю воду из-под крана и плещу на намыленные места.
В коридоре темно, но дверь в спальную рядом. Я бросаю джинсы и трусы на кресло в углу и голым лезу под одеяло. Одеяло тянется из центра кровати ко мне, не лишая Катюху на той стороне прикрытия. И тогда она сонно говорит:
— У тебе отдельно постелила. Ты рад?
— Безумно…
Я накрываюсь по грудь, подползаю к центру кровати и тяну к ней руку — пальцы скользят по простыне сначала в неприкрытый холод комнаты, потом в ее уединенное тепло, под одеяло. И я касаюсь ее кожи.
— Ну, Евгений, - раздается ее голос в темноте, - мы же все решили.
— Я ничего не решал.
— Ничего не будет. Давай-ка спать.
Но я уже нащупал ее белье. Я тяну тонкую лямку ее трусов вниз. И она начинает сопротивляться. Мы то ли в шутку то ли очень всерьез шуршим в борьбе одеялами. Честно сказать, мне это совсем не нравится. Я пьяный и для такой схватки вовсе не в форме. Пусть уже все начнется, окей? Но она продолжает настойчиво упираться.
Мог бы я сейчас сорвать с нее белье? Да без проблем! Она гораздо слабее меня.
Мог бы я завалиться сверху, придавить ее всем телом, чтобы покорить ее волю? Подчинить ее себе, поборов? Да! Мог бы. Это ведь совсем не сложно… Но она продолжает сопротивляться с равной мне силой, и теперь я начинаю думать, что она вправду ничего не хочет. И она озвучивает мои догадки:
— Я не собираюсь с тобой трахаться. Эй!
— Что?
— Ты не слышишь? Отпусти уже.
— Почему?
— Потому что я не хочу!
— Ты дура?
— Сам дурак!
Она прилагает дополнительное усилие, и — твою мать! — я сдаюсь. Все решено. Я слышу, как она оправляется. И вдруг вспоминаю о вашей общей подруге. Я представляю как она мечется в закрытом метро и все еще надеется попасть домой. Мне кажется это смешным, и вслух я говорю:
— Пиздец, конечно.
Я перекидываю подушку себе в ноги и ложусь в новой позе.
Катюха говорит:
— Ты обиделся что ли?
— Нет, — говорю я и сразу понимаю, что выходит у меня не особо убедительно.
— Обиделся, — разочарованно констатирует она.
Но до того, как заснуть, мы зачем-то еще долго разговариваем в темноте.
Я просыпаюсь первым. За окном уже рассвело. Ничего удивительного: это ж Питер, тут все лето, как днем. Во сне Катюха потеряла бдительность и теперь лежит, запрокинув ногу поверх одеяла, поэтому я сажусь на кровати и бессовестно рассматриваю ее проступающую во всех деталях через тонкую ткань трусов промежность. У меня могучий стояк, и я думаю пойти в туалет, чтобы от него избавиться. Но вместо этого говорю:
— Эй, Катрин.
Она ворочается, просыпаясь. Она, пожалуй, сейчас особенно прекрасна. Все женщины прекрасны в момент пробуждения, не так ли?))) Она хрипло откликается:
— Что?
— Закроешь за мной?
— Куда ты собрался? И сколько времени? — косится на настенные часы.
— На работу поеду.
— Так рано?
— Ну, а что?
— Ничего. Твое дело, — отвечает она и решает снова уснуть.
Тогда я говорю. Говорю слишком громко и излишне весело:
— Слушай, может нахер эту работу? Мне бы пивка сейчас, и я готов трахаться хоть весь день.
Она открывает глаза, долго изучает мое лицо недовольным взглядом и говорит:
— Бля, Евгений, заканчивай. Я вчера уже все тебе сказала. Тем более, что…
Остальные слова мне уже не интересны.
Когда я выхожу из двора, вытаскиваю и включаю телефон. Я жду оповещений о пропущенных звонках или сообщениях от своей девушки, но их нет. Странно и немного обидно. И тогда я иду по набережной мимо припаркованных автомобилей и нависающих над тротуаром влажных деревьев. Я сворачиваю на Кадетскую и долго в утреннем гулком сером воздухе Петербурга плетусь до пересечения со Средним. Затем по Среднему — к метро. Уже у входа в метро я передумываю и иду к ближайшему уличному туалету. Плачу сонной кассирше тридцатку за вход и долго дрочу в кабинке, оперевшись рукой о стену над унитазом. Потом подтягиваю джинсы, застегиваю ремень, выхожу и говорю кассирше “спасибо”.