Мы — в городе. Утром ставлю плот на прикол ниже пароходных пристаней. Сажусь на песчаную косу. В тайге все представлялось просто, а приехал — не знаю, что делать, куда идти.
Богач, открывший золотую россыпь, не имею рубля на обед, на извозчика. Слыхал, что старатели сдают намытое золото в банк, в какие-то государственные конторы или по вольной цене городским торговцам. Но идти в контору нельзя: спросят паспорт (я при бегстве из деревни забыл взять его с собой), начнут допытывать: «Где достал?» Самое подходящее дело — продать находку без канители, хотя бы за полцены. Но где они, скупщики? Расспрашивать на улице прохожих или пристанских грузчиков боязно. Смекнут, в чем дело, затащат в глухой двор, придушат и ограбят.
«Зайду в острог, с дедом посоветуюсь, с Николаем Павловичем поговорю».
Пестря трусцою бежит за мной. В остроге день свиданий и передач. Я становлюсь в черед.
— Спиридон Соломин? Зинаида Филева? Всеволод Никольский? — спрашивает надзиратель. — Каторгу отбывать пошли. Куда? А кто их знает. Жди письма. Придут на место — отпишут.
— А нельзя ли повидать Николая Павловича Яхонтова?
— Яхонтова? Нет такого. Тоже в Сибирь угнали. Отойди прочь. Давай следующий.
Растерянный выхожу из острога.
Больше недели питался я сырой рыбой, совсем ослабел. Ноги почти не слушаются. Бреду наугад, не зная, куда. В голове — сумятица.
По главной улице катятся пролетки, развозя по-летнему разодетых мужчин и женщин, тачки звонкоголосых зеленщиков, громыхают телеги ломовиков. Пешеходы запрудили обе стороны улицы. Они движутся медленно, останавливаются у окон магазинов, ларьков и киосков.
Город ничуть не изменился. Те же музыканты играют на бульваре. Помню каждый дом этой улицы. Сотни раз провозил седоков.
«Встретится какой-нибудь ивановский мужик, случайно приехавший в город…
— Этот парень старосту убил!»
Вздрагиваю. Улица меркнет. Сворачиваю в глухой переулок. Долго брожу, успокаиваю себя: «Не может быть этого».
Натыкаюсь на франтоватую вывеску: «Золотых дел мастер Иван Яковлевич Шатров».
В окне, за стеклом, сверкают часы, золотые коробочки, портсигары. Ясное дело — скупщик! Наконец-то можно избавиться от золота. Распахиваю дверь в мастерскую. Пестря проворно шмыгнул за мной, первым подбегает к хозяину. Толстенький лысый человек в очках на птичьем носу удивленно смотрит в упор.
— Чего тебе, малый? Да прогони эту страшную собаку!..
— Собака смирная, не пугайтесь. Золотишко не купите ли?
Кажется, Иван Яковлевич ждал мое золото всю жизнь. Вертится волчком, запирает дверь на крючок, занавешивает окно шторами.
— Не шутишь, парень?
— Глядите!
Вытряхиваю самородки на пол. И правда, они хороши, можно засмотреться!
Иван Яковлевич снимает очки, берет один кусок, разглядывает сквозь какое-то стекло в оправе. Щеки мастера вспыхивают. Потом он кладет кусок на круглый, обшитый бархатом столик.
— Колдун или старатель? Да откуда ты взялся? Ах, черт!
И опять наклоняется к самородкам, смеется счастливым смехом.
— Ах, черт! Цена какова?
— Три тысячи за все.
— Чудак! — улыбается Шатров. — Золото на глазок не продают. Взвесить надо. Золотник — три целковых. Больше не дам.
Он достает из шкафчика весы, гири.
— Ого! Двенадцать фунтов двадцать четыре золотника.
Иван Яковлевич бойко щелкает на счетах.
— Имеешь получить три тысячи пятьсот двадцать восемь рублей.
— Давайте, — шепчу я, как вор, сбывающий награбленное.
— Не имею таких денег в наличности. Ты посиди тут с моей женой, я схожу и займу. Один момент!
Это пугает. Может, золотых дел мастер хитрит, что-то задумал недоброе?
— Нет, ждать не могу.
Шатров огорченно разводит руками.
— Что ж делать? Экой ты… Впрочем, понимаю. В городе всякий народ встречается.
Он крутит ручку телефона, снимает трубку.
— Дом Ваганова? Авдея Макарыча. Что? Будите немедля. Иван Шатров беспокоит. Нельзя! Человек из тайги прибыл, самородки привез. Ну-ну! Жду…
Бросает на рычаг трубку, облегченно вздыхает, усаживает меня в кресло.
— Сейчас деньги привезут. Где столько золотишка добыл?
— Далеко, отсюда не видно: в Ледяном ручье.
Мастер не может сидеть на стуле. Его словно ветром подбрасывает и носит по комнате. Он то снимает, то снова надевает очки, трогает золото носком ботинка, закатывает глаза.
— Чудовищное счастье! Что ты стоишь, верзила? Садись. Весь ручей в золотом песке? Сколько шурфов выбил? Что? А если копать? Берега копать? Бож-ж-е мой! Замолчи — сойду с ума. Это ж Клондайк!