Вздох проносится по юрте. Тихо звенят струны «лебедя» под рукою шунгура.
Дед тронул меня за плечо.
— А ведь здорово, Матюша!..
Гости ушли. Хозяин стелет на нарах оленьи шкуры. Мы ложимся и засыпаем.
Утром опять собрались манси.
— Хотим узнать новости, которые привез охотник Спиридон.
— Братья манси, — сказал дед, — я волю вам привез. Мы, русское крестьянство, не признаем урядников, подати не платим. Все к чертям порешили.
— Харош, — улыбнулся Тосман и перевел слова деда.
Манси долго молчали. Шунгур Савва обнял деда, поцеловал.
— Кому теперь будут манси платить ясак? — спросил Тосман.
— Никому! Все, что добыто на охоте, ваше. Несите эту весть по всем паулам. Пусть знают манси, от края и до края, и делают, как я сказал.
— Очень харош, — улыбнулся Тосман. — Манси давно ждали этого. Спасибо тебе, Спиридон.
Мы стали собираться домой. Тосман загородил дорогу.
— Ты не сказал о долгах, Спиридон. Манси задолжали много купцам. Одолели купцы.
Подумав, дед решительно сказал:
— Маленькие долги платить, большие не платить.
— Так делать будем, — ответил Тосман. — В соседнем пауле Салбантал начальники ясак собирают. Не пособишь ли нам, Спиридон, прогнать начальников из Салбантала?
Узнав, что до этого паула верст сорок, дед сказал:
— Запрягай оленей, поедем.
Манси идут снаряжать упряжку. К Тосману подходит Лобсинья. Он бранится. Толпа возле упряжки редеет. Одни разбегаются по юртам, другие стоят поодаль, прислушиваясь к перебранке и выжидая. Тосман говорит что-то, останавливает людей взмахами руки. У него сердитое лицо. Лобсинья грозит Тосману кулаком, поворачивается к деду.
— Твоя худой человек, — говорит он по-русски. — Пошто к нам ехал? Пошто уговаривал манси на дурные дела? Царь осердится. Бунтовать нельзя.
— Знамо, тебе нельзя, — усмехается дед. — Ты олешек сколь имеешь?
Лобсинья заносчиво отвечает, что оленей он сам наживал, и пусть никто не смеет попрекать его богатством. Он велит манси вязать деда и везти на оленях к уряднику. Тосман хватает полено. Лобсинья, подобрав полы малицы, убегает к своей юрте, стоящей особняком. Упряжка готова. Тосман садится в передок, мы — в заднее сиденье, и быстрые олени мчат нарты в Салбантал.
Глава третья
Юрта была похожа на ту, в которой мы провели ночь. В чувале горели поленья, на столе — зажженные свечи. За столом сидело четверо русских, двое манси: один в меховом халате, другой в новых штанах из лосевой кожи и матерчатом пиджаке, подбитом горностаем, оба с большими косами, заплетенными красным шнурком. Вокруг стола толпились мужчины и женщины с беличьими шкурками в руках. Дед пошептался с Тосманом. Мы отошли в угол. Красноносый русский поднялся над столом, прочел бумагу, где сказано, что требуется от вогулов в кабинет государя, что нужно по раскладке на жалованье фельдшеру, отопление волости, на расходы по провиантскому магазину, на повивальную бабку, оспопрививателя и другие расходы. Выходило, по двенадцать рублей с плательщика, и, кроме того, предлагалось сдавать все, что припасли вогулы на ясак государю. У кого нет денег, может платить мехами.
— Это писарь читает, — шепнул дед. — Рядом, с бляхой на груди, старшина, а те двое, русские купцы, оценивают пушнину. Уж они оценят, песьи души.
На столе перед старшиной лежал пузатый никелированный револьвер бульдог — такой же я видел у Всеволода Евгеньевича перед его отъездом.
Старшина заметил деда.
— Кто такой будешь? Зачем сюда явился?
— По торговым делам езжу.
— Пока ясак собираем, ничего покупать у вогулов нельзя. Ежели что — этапным порядком отправлю на родину.
— Подожду, — ответил дед. — Мне ведь не к спеху. Может, после вас перепадет что-нибудь.
Начался сбор ясака.
Писарь глядел на бумагу.
— Сопр Пакин.
В толпе движение. К столу подошел пожилой манси в пестрой собачьей шубе, поклонился начальству.
— Плати ясак, — кивнул старшина.
Сопр порылся в пазухе, вытащил связку белок, встряхнул ее, кинул на стол. Купцы осмотрели шкурки, называли цену.
— Мало, давай еще, — сказал писарь.
— Нету больше, — глухо ответил Сопр. — Спина болела всю осень, в лес редко ходил.
— Ты лентяй. Придется выстегать. Кончим сбор, приготовься.
Вызвали старика Тимофея Хадсабова. Он кинул на стол чернобурую лису. По юрте пробежал шепот. Манси разглядывали богатое подношение царю. Старшина и купцы мяли шкурку в руках, вытягивали хвост, дергали через колено, гладили, ерошили ворс. От шкурки летела шерсть, пыль. Писарь чихал, бранился. Купцы пошептались, объявили цену: двадцать пять рублей.