— Сынок любезный, — с горечью говорит хозяин. — Лупите в мою голову. Дозволю всем — бейте. Только не до смерти.
Дядя молодой выбегает на улицу. За ним с поленом в руках — друг Елены Федоровны, широколобый, с клочком бороды под нижней губой, приказчик Степан Хлебников.
Женщина, в пестром платье, с огромными дутыми серьгами в ушах, хлопает себя по бедрам и, захлебываясь пьяным смехом, жалуется неизвестно кому:
— Угостили, приветили. Век не забудем свадебку. Задал пир Агафон Петрович!
— Не будет счастья молодым, не будет, — говорит Елена Федоровна. — Уж коли так началось — добра не жди. Агафона Петровича…
Хозяин топает ногою.
— Цыц, вы, трепалки!
Голос у него спокойный, глуховатый.
В комнате становится тихо. Под окном слышны удары, кряканье, сочная слободская брань.
Митьку бьют долго, усердно. Хозяин стоит у окна, тихонько покрикивает:
— По мягкому месту лупите, мужики, ребра не поломайте: лечить придется его, злыдня, доктора да костоправы разорят.
— Знаем, Агафон Петрович, не впервые! — весело отзывается Степан Хлебников. — Отойди от окна, не расстраивайся.
Под окном собираются слобожане — любители драк. Шум нарастает. Свистит городовой. Гости молчат, прислушиваясь к тому, что делается на улице. Всем ясно; вечер испорчен. Стряпуха завешивает окно байковым одеялом.
Гости одеваются, уходят…
Глава двадцать первая
В субботу Яхонтов говорит:
— Завтра иду на вечеринку, если хочешь — пойдем со мной. Народ собирается всякий: политики, местные любители музыки, живописи, литературы. Есть путаники, но есть и люди с огоньком. Тебе, я думаю, не вредно поглазеть. Слушай, что будут говорить, но не всему верь.
В воскресенье, как назло, хозяин заставил чистить конюшню. Навозу накопилось много, пришлось задержаться. Яхонтов долго ждал меня. На вечеринку мы опоздали. Еще в передней, снимая полушубок, я слышу, кто-то читает стихи:
Дверь открывается. Шагаю вслед за Яхонтовым в комнату. Чтец умолк. В середине стоит большой стол. Яхонтов здоровается, подталкивает меня к столу.
— Сын земли, весьма любознательный малый. Прошу познакомиться.
Полная женщина, сидевшая за столом, говорит:
— Милости просим.
— Хозяйка, — кивает Яхонтов. — Ольга Васильевна.
Мы устраиваемся на диване, где уже сидят двое: курносый парень с бараньими глазами и сивобородый, колючий старик в байковой блузе, с очками на мясистом носу. У окна в высоком дубовом кресле — бритый пожилой мужчина.
В углу стоит молодой человек — в синей косоворотке, подстриженный в скобку, с книгой в руках. Остальные сидят на стульях, расставленных вдоль стены.
— Митя, читай дальше, — говорит сивобородый старик.
Митя держит раскрытую книгу на вытянутой левой руке, а правой взмахивает, как бы подрубая прочитанное. Рот у него маленький круглый. Слова весомо и крепко падают в тишину. Сочный голос звучит ровно и спокойно.
Митя закрывает книгу.
— Хорошо! — вздохнул курносый парень. — За сердце берет.
— Хорошо? — фыркает сивобородый старик. — Вам, что ни читай, все сойдет. А по-моему, не то, что надо. Оно, конечно, великий писатель, мастер, слова отточены, как иглы, зацепляют и держат, только этого мало. Смысл подайте, идею. В чем тут идея?
— Слушать надо было, — возражает человек, сидевший в кресле. — Идея глубоко закопана.
— Я слушал, — обидчиво говорит старик. — Однако смысла не вижу. Писатель зовет на бой старцев и юношей. Отлично. Мы не против. Но с кем биться? За что? Почему? Не ясно.
— Сказано: за свободу — чего тебе еще? — улыбается Митя. — Любишь придираться, Иван Иваныч.
Старик вытирает ладонью лицо.
— Что такое свобода? Каждый класс понимает ее на свой лад. Буржую требуется одна свобода, помещику — другая, мне, пролетарию, третья. Так или нет?