Я еще колеблюсь.
— Есть в Кочетах нечего, Федор Павлович. Здесь худо, и там нехорошо. Как быть — не знаю.
Он хмурится.
— Как хочешь: не маленький. Люб город — оставайся, проси подаяние под окнами, гложи рыбьи головы, вылизывай вместе с собаками консервные банки на помойках. Авось сдохнешь где-нибудь в мусорной свалке: завидная доля. Эх, Матвей!
Он стегнул мерина, едет шагом вдоль улицы. Я догоняю его, сажусь в кошеву. Выезжаем на окраину, пересекаем обледенелый холм, спускаемся в долину.
Я оглядываюсь. В небе горят далекие купола городских церквей.
Темно и смутно в душе. Мысли о том, что город вытолкнул меня, как пробку из бутылки, вгрызаются в сердце. Чувствую себя маленьким и несчастным, как в те дни, когда дед не брал на соболевку.
Но все-таки не прощаюсь с городом навсегда. Нет. Город двоится в моих глазах. На одной стороне маячат хозяева, домовладельцы, городовые, пройдохи, жулье, а на другой — Николай Павлович, умный, сердечный старик Иван Иваныч, добродушные парни Горькой слободы, веселая заводская мастеровщина. Слова учителя не доходят до моего сердца.
«Ничего! Когда-нибудь вернусь…».
Часть третья
Глава первая
Промысел— дело гадательное: когда густо, когда и пусто. Бывают годы — белка и куница уходят почему-то в дальние места, и охотники за всю зиму добывают несколько штук на ружье.
Я решил засеять всю пашню, поднять десятину целины, чтобы не зависеть от капризной удачи в тайге.
Заготовляем семенной ячмень. Денег нет. Продаем холсты, половики, дедовы бахилы, кое-что из одежды. Подсчитали — не хватает. У бабушки хранится в сундуке лисья шуба — дедов подарок в удачливый год. Старуха надевает ее раз-другой в зиму и очень бережет от моли, постоянно вытряхивает, перекладывает пихтовыми лапками. Не поднимается язык говорить о шубе, хотя знаю, что дадут за нее пудов пятнадцать. Однако догадливая бабушка сама выкладывает на стол сокровище.
— Снеси, Матвей, в Ивановку. Пофорсила, нагулялась Наталья Денисовна в лисьей шубе, обойдется и без нее.
Шубу продал и, чтоб успокоить старуху, обещаю:
— Не горюй, бабушка, выпадет хороший год, новую справлю.
— Куда уж! — отмахивается она. — В понитке прохожу, лишь бы хозяйство поднять.
Семена готовы. Новая забота — добывать лошадь. Мерин дяди Нифонта охромел, еле ходит. Надеяться на него нельзя. В деревне один человек, который может нас поддержать: Староста Семен Потапыч. Он с каждым годом лезет в гору. Поля обрабатывают должники или помочане за стакан водки. Семен Потапыч, как уполномоченный по надзору за лесом, получил от графской конторы парусный ботник, шныряет по горным речкам: продает спирт, дробь, порох, скупает пушнину.
Бабушка хочет идти с поклоном к старосте. Я не пускаю старуху: нечего унижаться перед таким жмотом!
— Да он уж старое забыл. Мало ли чего промеж соседей бывает. Подойдем поласковее, поклонимся пониже — простит, не каменный человек. У него три лошади на дворе, не считая выездного жеребца. Окромя Семена Потапыча, куда пойдешь? Или меня на старости лет в соху запрячь надумал?
Я наконец сдался. Перед пасхой отправляемся к Бородулину.
— Насчет коня, Семен Потапыч, — кланяясь, говорит бабушка, — дай вешну вспахать, взборонить, не откажи, благодетель.
— Ха-ха! Благодетель! А кто срамил на всю деревню? «Бородулин — живоглот. Бородулин — мошенник». А приперла нуждишка — Семен Потапыч, пожалей. Дыть как вас жалеть, злоязыких да дерзких? Кто чурку с порохом в печь подсунул? Кто спалить грозил?
Я смотрю в потолок и молчу. Слова старосты камнем падают в мою душу. Хочется ругаться, а нужно слушать с покорностью на лице.
— Несмышленыш он, Матвейко-то, пустая голова, не серчай, — говорит бабушка. — По гроб жизни помнить будем.
— Несмышленыш, а лаяться да пакостить горазд. От такого змееныша добра не жди. Подрастет еще — по дедовой дорожке прямо на каторгу.
Он долго ворчит, вспоминая старые обиды.
Однако бабушка уламывает его.
— Ладно, Денисовна! Коли время такое подоспело, мы, православные, обязаны помогать друг дружке. Бог велел прощать супостатов. Я прощаю…
Рядимся о цене.
— Мерина даю, — загибает палец староста. — Вы осенью пудиков сорок ячменя привезете, вспахать поможете, сено убрать кликну деньков на пять — вот и все. Я по-божецки, вас жалеючи, соглашаюсь. Мне что? Рукой махну — сто человек сбегутся пособлять. Семена Потапыча уважают.