——
Глава 19
Я потратила весь день на несколько первых страниц книги, до рези в глазах вглядываясь в убористый почерк. Демонический наставник изъяснялся ещё более витиевато, чем человеческие.
При этом древнеассидский я понимала через слово, и только общий тон повествования. Позволяли угадывать мысли автора и нелепые, но изобильные иллюстрации, вроде дюжины маленьких несчастных человечков, оплакивающих свои валяющиеся на земле рога.
Обед Росе принёс в комнату, а на ужин, к моему удивлению, меня пригласил Акрэ. В прошлые дни он ограничивался завтраком, и я было решила, что здесь так принято.
В этот раз после еды Акрэ предложил мне выпить вина на том самом балконе, с которого я наблюдала за подозрительной птичкой, оказавшейся ужасающим монстром. Он разливал напиток, а я невольно поглядывала в небо: наверняка не один только Акрэ умеет летать. Демон сохранял непроницаемо-доброжелательное выражение лица, но за ним я, впрочем, чувствовала лёгкую насмешку.
— Лучше взгляните на закат, — предложил он, указывая в нужную сторону серебряным кубком.
Я послушалась. Пустошь за обрывом расстилалась до самого горизонта, и ничто не закрывало вид на красивый и чуточку зловещий закат. Местное светило показалось мне крупнее привычного, и у самой земли оно приобрело алый оттенок и расплылось в далёком пыльном мареве. Ясное небо сначало пожелтело, а потом стремительно почернело. Две яркие звезды пробились сквозь ещё светлую кромку.
— Очи Аэлларии, — сказал Акрэ, заметив, что я смотрю на них, и продолжил, предупреждая расспросы: — О наших богах тоже написано в книге, что я вам дал.
— Боюсь, я нескоро смогу даже выйти из комнаты, — честно призналась я и пригубила вино, чтобы скрыть печаль.
Оно оказалось очень терпким и вяжущим, как утренние ягоды, с незнакомым и едва уловимым ароматом.
— Не даётся наука возвышения над своей низменной природой? — всё так же насмешливо спросил Акрэ.
— Не даётся древнеассидский, — я позволила себе преисполниться жалости по отношению к собственной судьбе и воображаемым облаком отправила эту жалость в сторону Акрэ.
— Я отыщу для вас словарь… — кивнул он, и насмешка в нём сменилась сочувствием.
— Благодарю, — ответила я, опуская ресницы.
А потом пригубила ещё вина, салютуя собственной небольшой победе. По крайней мере, какая-то логика у демонов есть.
Словарь я обнаружила утром у себя на столике в будуаре и даже почти не смутилась оттого, что кое-кто явился в мои комнаты без предупреждения. Лучше радоваться хорошим моментам.
И я продолжила чтение.
Сочинение Ценховена — похоже, это было личным именем, а не фамильным — начиналось с пространного рассуждения о природе происхождения людей, которое не сходилось ни с учением Всепроникающего, ни со здравым смыслом. По словам автора, люди являлись искажённым отражением высшей расы. Демонов он называл либо так, либо просто «мы», «нас» — коротко и ясно. Соответственно, люди либо произошли от них, выродившись в излишне благоприятной среде и запутавшись в своих низменных нуждах, либо созданы в качестве насмешки какими-то жестокими волшебными сущностями.
Оттого относиться к убогим бескрылым тварям должно с жалостью и некоторым снисхождением, но также держать в строгости, не давая спуску человеческой глупости. И тогда, мол, в людях разовьются древние черты, передавшиеся от высшей расы.
Ни малейшего удивления сентенции Ценховена у меня не вызвали. Откровенно говоря, приблизительно так же думали в Голше о ставрийцах, а в Ставрии о жителях Карстана и Алесса. Разумеется, учёные мужи из разных государств вели активную совместную работу, но простой люд иноземцев представлял себе весьма смутно и приписывал им всякие отталкивающие черты. Полагаю, для демонов разумные создания, не имеющие «истинного» облика, считаются испорченными и несовершенными. Но отсюда не следовало никаких настоящих различий между нами.
После пространного описания низости людской природы, удивительно лишённого всякой конкретики, Ценховен переходил к советам по превращению человека в подобие высшей расы. Желающему воспитывать людей предстояло выбрать особь, «привлекающую внимание своими талантами», отделить сию особь от других, дабы «остановить любое дурное влияние», и первое время даже кормить исключительно лично. Люди, мол, быстрее проникаются доверием к тем, кто дарует им пищу. А из-за неспособности переносить одиночество, они становятся более восприимчивы к мудрости того, кто с ними беседует.