Потому что и сам не знаю…
Не пойму ничего. Не пойму.
Начинается жизнь другая.
Может время стихов ушло,
Время прозы суровой настало?
Жизнь, как птица с одним крылом,
Бьется в каменной клетке квартала…
* * *
Я не хочу быть чемпионом,
И не хочу – самоубийцей.
Но всё ж знаком я с марафоном.
Мы все – немного олимпийцы,
Вот только лишнего – не надо.
Мне быть, как все, – и то утеха.
Писал ведь «Жизнь – уже награда!»
Не кто-нибудь,
а доктор Чехов.
* * *
А в море под названием «война»
Есть остров под названием «любовь».
Там ночью канонада не слышна
И там под крик «Ура!»
не льётся кровь.
Там смерть невероятна, как вчера.
Там жизнь любви равна лишь
и верна.
И, если слышится там изредка
«Ура!»,
То лишь от поцелуев и вина.
Но волны все опасней и страшней.
И тает остров в утреннем дыму.
Я знаю – «на войне, как на войне…»
Но сердцем эту мудрость не пойму.
* * *
Вновь жизнь пульсирует, как рана.
И, дёрнув за рычаг стоп-крана,
Не знаешь – что там впереди.
Какие брезжут перспективы –
Убьют нас или будем живы
И веселы, как Саади.
Глаза пугают, как двустволка,
Язык – колючий, как иголка, –
И это наш с тобой портрет.
А мы себя и не узнали,
Мы просто жали на педали,
Но скорости всё нет и нет.
Зато бывают перестрелки,
И это, право, не безделки –
Пасть, как поэт, с свинцом в груди,
Где жизнь пульсирует, как рана…
О, боже, помирать нам рано,
Когда ещё – всё впереди.
* * *
Ружьё висит и не стреляет,
Хоть пьеса близится к концу.
По площади сквозняк гуляет,
Как будто тени по лицу,
Вопросы, слышатся, советы –
Куда, зачем, откуда, как…
Как тополиный пух, билеты
По площади несёт сквозняк.
Ружьё молчит. Молчит зловеще.
Лишь гром грохочет, как в аду.
И как носильщик тащит вещи,
Тащу себя я сквозь беду.
* * *
Утеряна или нет?
Куда ни взгляни – связь.
Куда ни пойди – билет,
Куда ни ступи – грязь.
Может быть, это сон?
Может быть, зря я вплавь?
Но тёмный как сто ворон,
Вечер мне шепчет: «Явь…».
* * *
Р. Рыбникову
Останавливаются часы.
Идут ещё по инерции.
И стрелок казачьи усы
Унылы на фоне коммерции.
Завести – не хватает сил,
Или, быть может, умения.
Не везёт – значит, жизнь,
как такси.
Пора менять направление.
А стрелки часов, словно компас, –
на юг,
Сложившись, как знак
восклицательный,
Зовут и меня, и тебя,
мой друг.
По радиусу и
по касательной.
* * *
Кто постучится нынче в этот дом?
Струится вечность, не подозревая
О том, что есть распятие, о том,
Что жизнь проходит с грохотом трамвая.
А дом стоит, от грохота ничуть
Не поколеблясь, не дрожа основой.
И тот, кто одолеет этот путь,
Когда-нибудь воскреснет снова.
* * *
От неудач до неудач –
Дорога иль строка.
И даже выигранный матч
Таит наверняка
И горечь будущих утрат,
И поражений боль.
Поэтому, наверно, рад
Победе над собой
Я более, чем над другим.
Преодолев себя.
Душа поёт победный гимн,
Себя и мир любя.
* * *
У доброты – всегда в запасе
доброта,
Её количество – неиссякаемо.
Но эта истина, хоть и проста,
Увы, так трудно познаваема.
Кулак, наган, ложь или грош –
Вот аргументы нашей злости…
А мир вокруг – по-прежнему хорош,
А мы – по-прежнему безжалостные гости…
* * *
Невзначай, ненароком, случайно –
Что такое, за что – не пойму.
Загляну в переулок,
как в тайну,
что живет в обветшалом дому.
Там старуха сидит молчаливо,
Там старик смотрит хмуро в окно.
Во дворе осыпаются сливы –
их зимою не есть всё равно.
Ощутишь вдруг такое томленье
Дней прошедших и тех, что идут.
Будто годы,
сжимая в мгновенья,
Призывает к себе страшный суд.
* * *
Неторопливость выходного дня –
В ней роскошь делать то и это…
Пусть за окном – зима иль лето,
Будильнику нет дела до меня.
Неторопливость выходного дня –
Так вот чего, друзья, нам не хватает.
А жизнь, как в детстве эскимо,
так быстро тает,
Вокзальной суетой маня…
* * *
Проникнувшись, приникнув,
замолчав,
Как птицу, на груди отогревая
Твою улыбку и печаль,
Вдруг ощутить, что ты –
полуживая,
То ли от радости, а то ли от невзгод.
И ветра дуновенье
под лопаткой…
Не делится судьба
даже на год,
И даже на мгновенье
без остатка.
* * *
Чужое счастье, как синица,
Забилось вдруг в моих руках.
И стал похож я на убийцу,
Превозмогающего страх.
Сквозь стыд, как будто сквозь
терновник,
Я пробирался,
чуть дыша,
Хоть не была ни в чем виновна
Пока ещё моя душа…
Из книги «Усталый караул»
* * *
Город европейский мой
с неевропейской культурой.
Со своей китайскою стеной
и конною скульптурой,
С пыльным небом
и промышленным ландшафтом.
Где к заводу примыкает шахта,
Где над церковью – немым укором крест.
Где на кладбище убогом
не хватает мест.
Город мой,
любимый
и проклятый,
Мы с тобою друг пред другом
виноваты.
Я виновен в том,
что грязный ты
и серый,
Ну а ты – что мы живём без веры,
Погружаясь,
словно в Дантов ад,
В женский мат
и в детский мат,
Совесть, как друзей своих теряя.
Город мой, под звон твоих трамваев,
Как когда-то под церковный звон,
Жизнь проходит, как тяжёлый сон,
Жизнь проходит, словно лотерея,
И от неудач своих дурея,
Ищем мы
виновных
каждый час.
Город мой,
прости сегодня нас…
* * *
Афишной тумбы артистичный профиль.
Репертуар: Чайковский и Прокофьев.
И рядом – шариковой ручкой мат.
И сообщение о том, что Верка – дура
Над штампом «Управление культуры»
Уму и сердцу много говорят.
О том, что нескончаемы мытарства
На сцене, наяву. Что нет лекарства
от дурости и хамства.
Только есть надежды на великую
Культуру,
На музыку её, литературу,
На совесть и порядочность. На честь…
* * *
Здесь всё, как прежде,
всё, как прежде.
Сквозь неизменное житьё
Наивный краешек надежды
Ведет сознание моё.
Враньём и правдой переполнен,
Искал я старые следы,
И, словно Людвиг Ван Бетховен,
Оглох в предчувствии беды.
Знакомых улиц душный вечер,
И снятый с прошлого покров…