— В ружье! — раздался голос дежурного.
Из блиндажей выскакивали, застегиваясь на ходу, ребята. Все вокруг наполнилось шумом. Захватив винтовку, Андрей тоже бросился в лес — туда, откуда прозвучали выстрелы. Глаза привыкли к темноте. Он различал фигуры бойцов — они бежали чуть пригнувшись, зло ругались, налетая на кусты. Сердце щемило, и в душе было пусто. Мокрые ветки хлестали по лицу, на голову и плечи обрушивались капли. И вдруг Семин услышал крик. В этом крике было все — боль, страх, отчаяние. Ломая ветки, не разбирая под ногами земли, он бросился в ту сторону, откуда прозвучал крик, и чуть не налетел на бегущего впереди лейтенанта.
— Ты? — спросил он, обернувшись на ходу.
— Так точно!
— Ни черта не видно! — Овсянин включил карманный фонарик, стал светить под ноги. Иногда он поднимал руку, и тогда из мрака выступали сцепившиеся ветвями деревья, среди которых пролегала похожая на узкий коридор дорога. Там, где она круто сворачивала, стояли, тесно столпившись, бойцы.
— Что случилось, ребята? — спросил Овсянин.
Бойцы расступились, луч фонарика вильнул, и Андрей увидел Сарыкина и Петьку. Они лежали на дороге, прошитые автоматной очередью. Захотелось кричать, но из груди вырвался только хрип. С несвойственной грузному телу легкостью Овсянин упал на одно колено, приложился ухом к груди Сарыкина.
— Убитые они, товарищ лейтенант, — глухо произнес кто-то.
— Петька! — Семину показалось, что все это происходит во сне.
Овсянин поднялся, стал комкать носовой платок. «Это не сон, — понял Семин и почувствовал, как застучало в голове: — Сарыкин — вместо меня, вместо меня, вместо меня...» Он вспомнил, с каким нетерпением ждал демобилизации дядя Игнат, представил его дочерей и сына, перевел взгляд на Петьку и разрыдался.
— Успокойся, будь мужчиной, — сказал Овсянин и положил руку ему на плечо.
Не переставая плакать, Андрей подумал, что он обязательно вернется домой, к матери, а в Петькин дом и в дом Сарыкина придут похоронки, которых теперь никто не ждет, но которые все приходят и, возможно, еще будут приходить...