Нашим подводникам поздней осенью 1944 года удалось по шхерному фарватеру скрытно пройти в тыл противника и прервать почти безопасное плаванье боевых немецких кораблей и транспортов.
Действуя хитро и дерзко, подводники уже без перерывов наносили мощные торпедные удары. Только за один поход С - 13, утопившая лайнер "Вильгельм Густ - слов" и транспорт "Генерал Штойбен" общим водоизмещением сорок тысяч тонн, вывела из строя добрую дивизию отборных войск.
На огромном туристском лайнере "Вильгельм Густ - слов" - чуде комфорта и новой техники - из Данцига эвакуировались высшие чины нацистской партии, офицеры гестапо, полиции, войск СС и более полутора тысячи обученных подводников, которыми можно было укомплектовать тридцать пять экипажей подводных лодок. В каютах, трюмах и на палубах разместилось более шести тысяч гитлеровцев. И почти все они, после попадания трех торпед, за несколько минут ушли на дно.
По случаю гибели лайнера "Вильгельм Густслов" в Германии был объявлен траур, а командира конвоя, охранявшего лайнер, Гитлер приказал расстрелять.
Так что об умении русских воевать и на чужих морях не следовало бы забывать ни военным историкам, ни тем, кто надеется взять реванш и поддерживать холодную войну.
В ОЗЕРНЫХ ЗАРОСЛЯХ
Прошло много лет со дня снятия блокады Ленинграда, а полная картина героической обороны вое еще создается. Она мозаична. Мы выуживаем крупицы новых фактов, деталей и фиксируем на пленке, бумаге, полотне и камне.
В дни войны я опасался открыто записывать действия роты особого назначения. Ее существование было секретом. Свои записи я зашифровал так, что сам не Могу в них разобраться. А память подводит. Хотелось встретить кого-нибудь из разведотдела и уточнить имена, операции, но никто не попадался. Лишь недавно в Москве мне удалось узнать местопребывание командира отряда подводных разведчиков Ивана Васильевича Прохватилова. Он мечтал после войны поселиться в тихом месте и выбрал деревню Чернове под Гатчиной.
Вместе с сыном я еду к нему. Сын сидит за рулем "Волги". Ему столько же лет, сколько мне было во время войны. У него растет четырехлетний мальчишка - мой внук. Малышу, видно, не доведется, как нам, скитаться в теплушках. Мир сохраняется, но угли большого костра еще тлеют повсюду.
Мы выезжаем к южной окраине города. Когда - то здесь стояли деревянные домишки и проходила линия обороны. Сейчас окраина неузнаваема: на бывшем болотистом поле вырос огромный современный город, не похожий на старый Питер. Новые кварталы просторны и величественны. Они со всех сторон обступают город. В них обитает больше жителей, нежели в центре, и люди живут в отдельных квартирах с газом и горячей водой.
Миновав восстановленную Пулковскую обсерваторию, мы мчимся по широкому асфальтированному шоссе на Гатчину.
После войны на обожженной и начиненной металлом земле долго не показывалась зелень. По обеим сторонам дороги виднелись черные обломки деревьев, истерзанные осколками бомб и снарядов, и полуобгоревшие пни берез, тополей и дубов. Инвалидов давно выкорчевали. На их месте теперь раскинулись фруктовые сады и зеленые рощи. На обильно политой кровью земле буйно тянется вверх новая поросль. Она прикрывает шрамы войны. Уже с трудом разглядишь вмятины, оставшиеся от прежних дзотов, рухнувших землянок, траншей и воронок. Скоро они совсем сотрутся с лица земли.
Гатчина, которая более двух лет находилась в руках оккупантов, отстраивается медленней. От ее окраин еще тянутся такие разбитые дороги, что по ним трудно проехать. Машину раскачивает и трясет на колдобинах, В глубоких лужах "Волга" неожиданно как бы лишается тормозов, они не действуют. Но мы все же минут за сорок преодолеваем пятнадцать километров и попадаем в деревню Чернове. У первого встречного спрашиваем;
- Где живет Прохватилов?
- Какой? Молодой или старый? - Старый, который моряком был.
- Вон там, - указывая на какие - то заросли, говорит колхозник. - Надо проехать за озеро, на самую окраину. Дальше уж никто не живет.
Мы смотрим в котловину на заросли. Где же тут озеро? А от него не много воды осталось. Казалось, что среди топей, затянутых ряской и круглыми листьями лилий, петляет тихая речка.
Уровень воды озера, видно, давно понизился, потому что прежние отмели стали сушей и густо поросла кустарником, осокой, камышом.
На таком озере впору жить русалкам и водяным. Что же здесь делает боевой водолаз?
Дом Прохватилова, огороженный невысоким забором, мы нашли за родником, в самой чаще зарослей. Здесь могли обитать и лешие.
Навстречу нам вышла древняя старушка.
- Вы до Вани? - спросила она. - Дома нема, пи - шел до вора. Якись - то хлопец мережку стянул. Хорошо, соседи бачили.
- Что же он сделает с вором? - помня рост Прохватилова и его решительность, поинтересовался я.
- Та окажет, шо так не годится! - ответила старушка.
- А вы кем ему доводитесь, мамашей?
- Так, так... приехала до сыночка помирать. Мне вже девяносто с гаком.
- Из каких мест?
- Лебедина. Слышали о таком местечке? Сумские мы.
Старушка провела нас в невысокую застекленную беседку, находившуюся посреди поляны, сплошь покрытой золотистыми головками высоких и крупных одуванчиков.
- А зачем вам столько одуванчиков? - спросил я.
- Травку трусики любят. С молочком она. А цветы - пчелкам.
И тут я заметил по краям поляны ульи, похожие на игрушечные домики, а у сарая - клетки крольчатника.
- Ух какое у вас хозяйство! - невольно воскликнул я.
Вскоре за оградой показалась еще одна пожилая женщина, закутанная в белый платок, как это делают украинки, спасаясь от палящего солнца.
- Жена прийшла, - сказала старушка. - Може, во - на знает, где его шукать.
Женщина, принесшая корзину свежей травы для кроликов, говорила на таком же смешанном русско-украинском языке, бытующем на юге.
- Гостей Иван Васильевич не ждал, - сожалея, сказала она. - И куда пийшел - не знаю. Гадаю, шо у той край. К обеду явится, - уверила нас женщина.
Вскоре появился и Прохватилов, притащивший на плече старенькую мережку. Поставив ее сушиться у стенки сарая, он стал вглядываться в меня и, конечно, не узнал приходившего в отряд корреспондента. Спросив, зачем я прибыл к нему, Иван Васильевич протянул руку, крепко стиснул мои пальцы и пригласил:
- Прошу в дом.
Пропустив вперед, он повернулся к женщинам и негромко сказал:
- Пожарьте рыбки свежей и чего-нибудь еще сообразите.
В большой, не по-деревенски обставленной комнате стоял огромный письменный стол, широкий зачехленный диван, а над ним на стене висело в раме большое фото: еще молодой Прохватилов в парадной форме капитана третьего ранга, увешанный орденами, и рядом с ним небольшая круглолицая женщина в берете со звездочкой и медалью "За оборону Ленинграда" на кителе.
- Шо бы вы хотели уточнить? - сев против меня, спросил Иван Васильевич. - Записей я не вел - разведчикам не положено. А на память не надеюсь. Болеть начал. Видите - стол лекарствами и приборами завален. Сам себе давление меряю и уколы делаю. Поблизости врача нет.
- А что с вами? - спросил я.
- Высокое давление, да еще при диабете.
- Говорят, что эти болезни порождает пережитый страх. На днях где - то вычитал.
- Может быть, - согласился Иван Васильевич. - Страху - то я натерпелся вволю. Почти во всех больших операциях участвовал. Некоторые думают, что если человек рослый и крепкий, то он ничего не боится. Чепуха.
Всякий жить хочет. Но один боится и всем заметно, а другой умеет скрывать, а потом вот болеет.
Я ему дал несколько страниц, напечатанных на машинке, из той записи, что сделал во время войны. Он внимательно стал вчитываться. И вдруг старого водолаза прорвало: он принялся вспоминать имена, детали, которых мне не хватало. Я схватил шариковую ручку, и мы вместе исправили и дополнили давний рассказ.