И отправился Толмачев на конспиративную квартиру «дяди Васи». Такой псевдоним взял себе начальник, пожилой одышливый подполковник.
Ухоронка его находилась неподалеку от театра на Таганке, в старом доме, полном скрипов и кухонных запахов. Дядя Вася изображал из себя пенсионера, опустившегося помоечного шакала. Хотя при его интеллекте и опыте вполне мог сыграть роль кинорежиссера, писателя или, по крайности, учителя. Нет, дядя Вася вошел в образ ветерана войны и труда, которому за трудовой и боевой героизм выдали ордер на крохотную однокомнатную квартиру с сидячей ванной и прогнившими полами. Вечно небритый, мятый, с пустыми бутылками в авоське, пенсионер быстро примелькался во дворе. И если он неделю-другую не ночевал дома, то никто на это внимания не обращал — вольный казак.
Небось, захмеляется в компании таких же оглоедов. Или к сестре в деревню помотал, расслабиться на огороде. Из деревни он всегда привозил рюкзак картошки, на которой, казалось, и существовал. К нему постоянно шлялись нездешние люди. С местными ветеран не общался. А когда однажды старые бездельники и доминошники попытались упрекнуть дядю Васю за излишнюю в его положении спесивость, тот сказал, что сам как-нибудь, на склоне лет, разберется, с кем водиться, а от кого последнюю сигарету ховать. В общем, пенсионера в доме не любили, а потому и не обращались по-соседски за солью или за спичками.
Машину Толмачев бросил за квартал от конспиративной квартиры. На свидание с начальством оделся простецки: мятые немодные штаны, клетчатая рубаха и джемпер, у которого локти светились. Грузчик из магазина, сантехник в отгуле. Или в прогуле — какая разница…
Поднялся по щербатой лестнице, провонявшей кошками, на третий, последний, этаж. Придавил пипку звонка. Один длинный, потом три коротких. Подождал и еще один короткий запустил. Хоть и дожидался его начальник именно в эти минуты, но порядок есть порядок.
Как всегда в таких случаях, едва узнал подполковника. У того разительно преображалось лицо, стоило день-другой не побриться. На столе в крохотной кухне с окном на глухую стену соседнего дома стояла банка рыбных консервов и бутылка водки. Хозяин рубил ножом престарелый батон.
— Садись, — сказал подполковник. — Только осторожно — ножка сломана.
Кресло, судя по виду, подполковник подобрал на помойке. Занимало оно половину кухни. Толмачев угнездился на неровном сидении и приготовился к выволочке, ибо ничего другого не ждал. Как же! Засветился до такой степени, что его, по сути, раскрыли. Хоть, может, и не виноват в этом… Значит, в карантин пошлют года на три. Преподавать химию куда-нибудь в Анадырь. Или на Шикотан. Если к тому времени остров не отдадут японцам.
— Выпить хочешь? — вдруг спросил подполковник.
Толмачев с изумлением покосился сначала на бутылку, потом на начальника.
— Я за рулем, — напомнил Толмачев.
— Мне больше достанется, — подполковник выпил, рыбки из банки поклевал.
— Недоумеваешь, небось? — спросил.
— Недоумеваю, — согласился Толмачев. — Я ждал широкую дыню… Шершавую такую. А вы водкой угощаете.
— Дыня от тебя не уйдет, — вздохнул подполковник. — Дождешься втыка за неразборчивые половые связи. Шутка. А если серьезно, то ты ни в чем не виноват. Разобрались мы… Изнутри тебя вскрывали, брат. Понимаешь, что это значит?
— Изнутри? Просто не верится… Кому же я помешал?
Начальник не ответил. Достал жеванную пачку «Беломора», закурил, глядя в грязное окно. Заговорил глухо:
— Соседи наши… Те всегда были слабоваты по части смазать лыжи. Только и слышишь — один ушел, другой. И не просто сами уходят, а все связи сдают. Впрочем, удивляться нечему. Берут восторженного паренька, набивают голову вздором. Он и рад стараться — рыцарь плаща и кинжала! Потом романтика постепенно уходит, начинает давить проза жизни. Соблазны всякие появляются, особенно, в командировке за бугор. А тут еще паренек узнает, что пока он вкалывает круглосуточно за сумму прописью и очередную звездочку, его друзья и товарищи гешефты проворачивают — под крышей родного ведомства, с благословения и молчаливого поощрения старших начальников. Слыхал об этом?
— Приходилось, — кивнул Толмачев. — Только не могу, Василий Николаевич, увязать все это с предметом нашего разговора.