— Согласен. У меня сейчас срочная работа, а часика через два…
— Нет, нет! — снова засмеялся невидимый собеседник. — У меня, конечно, маловато опыта. До вас, как говорится, расти и расти. Но тем не менее… Через два часа стемнеет, господин Седлецкий. И мы не сможем контролировать ситуацию. Поэтому встречаемся ровно через пять минут. У памятника Энгельсу. Это рядом с вашим домом.
— Ну, хорошо… Как вас опознать?
— Это наша забота. К тому же, есть фотографии, простите за неприятное напоминание.
И телефон замолчал.
Они собираются контролировать ситуацию, усмехнулся Седлецкий. И набрал номер опергруппы.
— Минут через семь-десять будем, — сказал командир дежурного расчета. — По бульварам сейчас такое движение, ч-черт!
Седлецкий дотянулся с кресла до старого бюро, где у него хранились фотопринадлежности, достал большую и толстую коробку итальянской бумаги «феррани»… Он принципиально не замыкал ящиков стола и ничего не прятал под замок, чтобы не возбуждать любопытство домашних. Женщины, что с них возьмешь! И потом, какие секреты могут быть у профессора филологии? Материалы, необходимые для работы и кое-какое мелкое снаряжение он много лет прятал в пачки из-под фотобумаги. Поскольку фотоделом никто в доме больше не занимался, Седлецкий и не опасался, что его засветят.
Из коробки «феррани» он вынул тяжелый полицейский «кольт», неведомыми путями очутившийся сначала в Афганистане, потом почти легально привезенный Седлецким в Москву. Из деревянной коробочки для табака он достал патроны с тупыми закругленными головками. Отщелкнул в сторону барабан револьвера и неторопливо его набил. В таком деле не спешат… Мельком глянул на часы. Три минуты из пяти, отпущенных, уже прошло. «Кольт» он засунул спереди за ремень, прикрыл широкой цветастой рубашкой. Из пластикового мешочка, где валялись пустые кассеты, выудил короткую трубочку, похожую на зажигалку.
— Ты куда? — удивилась жена, когда Седлецкий в джинсах, распашонке и теннисных туфлях целеустремленно ринулся к двери.
— Пройдусь немного. Голова болит…
— Курил бы меньше, Алексей!
На улице устанавливалась та мягкая вечерняя пора, когда летнее солнце еще цепляется за горизонт и верхушки высоких домов вспыхивают розовым, когда от асфальта еще поднимаются теплые токи воздуха, но тени во дворах уже густеют и наливаются сиреневым, а гул большого города как бы стушевывается. Вдали, среди деревьев у бассейна, мелькали пестрые людские силуэты, возле станции метро у киосков шевелились крохотные фигурки, но на самой Остоженке было пусто — магазины закрылись.
Там, где Остоженка выходит на Кропоткинскую площадь, в небольшом скверике застыл мрачноватый, на темно-багровом камне, Энгельс, больше похожий не на себя, а на всех русских народников разом. Наискосок через сквер тянулась дорожка, выводящая на угол Кропоткинской улицы и Гоголевского бульвара. Шагая по дорожке, Седлецкий подумал, что неизвестные контактеры хорошо, надо признать, выбрали место встречи. Открыто, большой обзор, нелюдно. В реденькой цепочке пешеходов легко высмотреть тех, кого Седлецкий, возможно, приведет с собой. В то же время, место бойкое, рядом с метро, не каждый рискнет вести себя активно. Стрелять, например… Если у них машина, то отсюда удобно отрываться: вниз, по Соймоновскому проезду, на Кропоткинскую набережную, а оттуда — в любой переулок Остожья.
У памятника, на каменных скамьях парапета, сидела кучка юных бездельников — мальчики с девочками. Курили, визгливо хохотали и пили пиво из жестянок. Седлецкий поторчал напротив компании, любознательно вглядываясь в бесстрастное лицо основоположника и, не заметив вокруг никакого движения, с сожалением подумал, что свидание сорвалось. А может, за ним откуда-то наблюдают. Хорошо, если не через оптический прицел. Он поежился и решил ровно через минуту возвращаться домой, но тут увидел: по Кропоткинской к площади медленно ползет неприметный серо-бежевый жигуль. Не доехав до перекрестка, машина остановилась. Водитель поднял капот и принялся ковыряться в моторе. Двое на заднем сидении повернули головы к памятнику. Приехали…
— Я здесь, господин Седлецкий, — сказали сзади.
Увлекшись наблюдением за машиной, Седлецкий забыл о тылах. Это было непростительно, и он с раздражением обернулся. Обычный московский парень в широких штанцах и размалеванной майке с усмешкой смотрел на Седлецкого, заложив руки за спину.
— Документы с вами? — спросил Седлецкий, еще больше раздражаясь от этой усмешки.
— Со мной.
Молодой человек вынул из-за спины папку — обычную картонную, с ботиночными тесемками.