Суть в том, что белые господа играют в демократию. По конституции де Голля создана выборная ассамблея из 32 членов. Из них выбираются восемь министров. Конечно, хозяином остается губернатор — француз. От него зависит, утвердить или не утвердить состав «правительства». Он председательствует в Совете Министров. Впрочем, важные дела он и не доверяет «министрам».
Чем же занимались министры на последнем заседании? «Посылка делегатов в Мекку». Да, слушали сообщение о предстоящем мусульманском празднике. Постановили послать четырех человек. Других вопросов на повестке дня не было. Билеты для пилигримов куплены за счет французской казны, тут колониалисты не сочли нужным щадить затраты.
Что еще в газетке? Фотоэтюды, присланные на конкурс от читателей французов.
Один этюд назван «Земля людей» — по хорошему, человечному роману А. де Сент-Экзюпери, писателя-воина, пилота. Безотрадная пустыня, волны жестокого камня. Такими же чуждыми человеку выглядят пейзажи Луны.
И, однако, должна же сомалийская земля служить людям, радовать их!
Больше ничего нет в газетке. А что расскажут люди?
В БАРЕ «У ЦИНКОВОЙ ПАЛЬМЫ»
Разные посетители бывают в баре «У цинковой пальмы». Матрос с торгового судна, богатый араб с кольцами на пальцах и с четками, торчащими из кармана халата, французский офицер, свободный от службы, в крепдешиновой рубашке с цветочками.
— Смешно, не правда ли!
Против меня сел краснолицый, задыхающийся человек. Он снял с головы каскетку, желтую, с длинным козырьком, вроде тех, что носят жокеи на парижском ипподроме, и провел ладонью по редким, мокрым волосам. Я не мог понять, что рассмешило его. К тому же, глаза его не смеялись.
— Смешно, — повторил он мрачно. — Где пальма? Одно название!
Ах, вот он о чем… В самом деле, куда же делась цинковая пальма?
— Говорят, она торчала тут когда-то… Цинковая пальма за неимением живой. А что поделаешь, такая уж тут землица, забытая богом. — Он опустил соломинку в бокал с кока-колой и пососал. — Вы недавно здесь? Вы тоже воображали, верно, что тут, в Африке, рай земной. А пальма-то цинковая! Да и той нет.
— Вы из Франции? — спросил я.
— Да. Из Парижа.
И он с наслаждением затараторил о Париже, о прохладе Булонского леса, о театрах. Нет, он не поклонник новейшего искусства. Нет, нет, все модные течения не стоят одной комедии Мольера или Шекспира. А литература… О, он в курсе новинок, ему посылают их из Парижа. Ведь тут, в этом проклятом городке, нет ни одного книжного магазина…
— Вы видели сомалийцев? Дикари, самые настоящие дикари. Сплошь неграмотные… И заметьте, они сами виноваты. Да, уверяю вас. Лентяи, каких мало. Ах, я еще не представился! Мерсье, Адольф Мерсье, коммерсант.
Господин Мерсье любит Мольера, любит Чехова и советский балет, но это не мешает ему быть заурядным колонизатором, повторять штампованную клевету на африканцев, будто бы невосприимчивых к культуре.
— Интересного тут ничего нет, — повторил он. — Грязь, дикость, только и всего. Я-то знаю сомалийцев. Я скупаю у них кожи. Редкий негритенок ходит в школу.
Он мог бы прибавить, что в глубине страны школ почти нет. Что обучение обязательно только для белых.
— Возделывать землю их не заставишь. Кочуют, охотятся…
Я вспомнил одну цифру: во всем французском Сомали собирают лишь 150 тонн овощей и зерен дурро в год. И не удивительно. Мотыгой пустыню не одолеть. А орошением колонизаторы не занимаются. Почти не освоены ископаемые богатства. Добывается лишь соль, месторождения которой были известны еще древним арабам.
— Нет, нет, — встревожился господин Мерсье. — Вы не подумайте… Франция заботится о сомалийцах. Колония не дешево обходится.
Колонизаторы любят кокетничать. Мы, мол, тащим огромное бремя, дарим туземцам блага культуры, а они не ценят нашей доброты, мало дают взамен.
— Все-таки следовало бы поставить новую цинковую пальму, — вдруг говорит господин Мерсье и отставляет стакан. — Как-никак, еще немного тени… А впрочем, мне-то наплевать. Еще год промаюсь, а потом домой.
Он хмуро закончил:
— От черных всего можно ждать… Мир сошел с ума, нет уверенности ни в чем.
Он двинулся прочь тяжелой походкой, поправляя на голове свою жокейскую каскетку, — нелепую желтую каскетку с обезьянами и фигурками купальщиц. Глядя ему вслед, я подумал, что это очень невеселое занятие в наши дни — быть колониалистом.
Мой новый визави за столиком — мужчина средних лет, жилистый, загоревший почти до сомалийской черноты.