- "Мессершмитт - сто девять" с мотором Даймлера-Бенца в тысячу семьдесят лошадиных сил развивает максимальную скорость пятьсот семьдесят километров в час.
Скороговоркой Павел перечислил другие характеристики немецкого истребителя и умолк.
- Это все? - спросил Жизневский.
Гичевский молчал. Капитан заглянул в справочник и поднял младшего лейтенанта Яковлева.
- О чем не сказал Гичевский?
- Следует добавить, что "мессершмитт" - свободно несущий моноплан, а его посадочная скорость - сто двадцать километров в час.
- Все?
- Теперь все.
- А длина?
- Виноват, - поправился Яковлев, - длина восемь метров семьдесят шесть сантиметров.
За задним столом громко заспорили Сдобников и Крейнин. Раздался смешок.
Командир эскадрильи недовольно посмотрел на "галерку".
- Лейтенант Крейнин, в чем преимущество нашего истребителя перед "мессершмиттом"?
- В двух крыльях и в маневренности, - не задумываясь выпалил тот.
- Я вас серьезно спрашиваю, товарищ лейтенант.
- Я вам серьезно отвечаю, товарищ командир. Если на нашем истребителе повредят одну плоскость, в запасе останется три, а у "мессершмитта" только полкрыла.
Крейнин отвечал так невозмутимо, что по его лицу нельзя было понять, смеется он или говорит всерьез.
Мы молчали, поглядывая то на командира эскадрильи, то на Крейнина.
- Товарищ командир, разрешите? - вскочил Дементьев и затараторил:
- Основное преимущество "чайки" перед "мессершмиттом" заключается в скорострельности и секундном залпе в триста семьдесят граммов как основном факторе, важном для победы в бою.
- Совершенно верно, - резюмировал Жизневский. - В мире нет скорострельнее нашего оружия.
- Большая скорострельность, - не унимался Дементьев, ободренный похвалой командира, - увеличивает вероятность попадания. Дал очередь перед носом противника, он и вскочит в сноп огня.
Сейчас над таким ответом летчики хохотали бы до упаду. А ведь большинство из нас именно так и представляло тогда победу в бою: длинная очередь по противнику, лобовая атака - это считалось основным арсеналом тактических приемов.
По рукам ходили затертые до дыр газеты и журналы, в которых описывались, неотразимые лобовые атаки известных наших летчиков, воевавших в небе Испании и на Халхин-Голе. Для нас это были непревзойденные примеры героизма.
Вспоминая сейчас то время, удивляешься, как примитивно мы изучали тактику! О противнике мы не знали ничего. В каких боевых порядках летают немецкие самолеты? Как они атакуют цели, ведут воздушные бои? Представление обо всем этом было самое что ни на есть смутное.
А групповой воздушный бой? Я, например, отвечал Жизневскому на этот вопрос так:
- Групповой воздушный бой проводится двумя группами. Скоростные истребители "И-16" ведут бой на вертикалях в верхнем ярусе. Мы же на "чайках", как более маневренные, деремся внизу на виражах или боевых разворотах.
Боев со скоростными истребителями мы никогда не проводили и знали о них опять-таки по слухам да по событиям в Монголии.
Каждый считал своим долгом высказать собственное мнение о воздушном бое. Некоторые, например, полагали, что успех боя зависит главным образом от умения резко пилотировать самолет. Особенно об этом любили поговорить Дементьев и Тетерин.
Летчики знали, что ни тот, ни другой не умеют хорошо пилотировать в зоне, самолета побаиваются, и не очень-то прислушивались к их разглагольствованиям. А Хархалуп - тот прямо рубил с плеча: подобную теорию, говорил он, могут проповедовать только трусы, а настоящий летчик обязан выжимать из истребителя все, на что тот способен.
Забегая вперед, скажу, что на войне не было, пожалуй, ни одного боя, в котором бы нам приходилось "ломать" самолеты в воздухе резким пилотажем.
Занятия по тактике и на этот раз не дали ничего нового. Часы прошли и слава богу. Зато на материальной части (ей были посвящены последние два часа занятий в этот день) летчики работали с удовольствием.
* * *
Мой самолет стоял на "пятачке", подготовленном для устранения девиации. Невозмутимый Богаткин колдовал у мотора, оружейники устанавливали патронные ящики.
- Ну как, Афанасий Владимирович, - обратился я к своему технику, успеем сегодня справиться?
Богаткин был много старше меня, и я всегда величал его по имени-отчеству. В авиацию он пришел давно. Служил солдатом, мотористом, механиком. Словом, был мой Богаткин насквозь промасленным "технарем" и прекрасным знатоком своего дела. Худое лицо его с заостренным подбородком загорело от постоянного пребывания на солнце. Лукавые глаза обрамляла мелкая сеть морщинок.
- Все будет в порядке, командир. Разве Богаткин когда-нибудь не заканчивал работу вовремя? То-то же, - подмигнул он мне. - Ждем вас уже давно, вот только штурман куда-то запропастился.
- Я здесь, - весело закричал незаметно появившийся Ротанов. - Можно начинать, - и бойко вскочил на подножку.
- Ноги-то вытри, прежде чем в кабину лезть, - одернул его Богаткин. Не видишь - коврик лежит?
Я всегда удивлялся предусмотрительности и аккуратности своего техника. Всё у него на месте, все под рукой. Инструмент хранился не в брезентовых сумках - как у всех, а в деревянном чемоданчике; для каждого ключа - свое гнездо, выкрашенное в красный цвет: возьмешь ключ или отвертку, и сразу видно, чего не хватает. Ящик с песком Богаткин тоже сколотил сам: добротный ящик, аккуратно выкрашенный масляной краской.
- Ну, ну, уже заворчал, - огрызнулся штурман, но ноги вытер.
- Становись под хвост, поехали крутить.
- "Ехало" не едет и "ну" не везет. Ты поторапливайся, сегодня суббота.
- Куда вам спешить. Вы сначала окурочки под: берите на стоянке, подковырнул Ротанов. - А я посмотрю.
У лвоста самолета собрались техники. Ротанов привернул к козырьку кабины магнитный пеленгатор и нацелился на стоящее на холме дерево. По его команде техники разворачивали самолет то вправо, то влево, а он снимал и записывал показания компаса.
Ребята сыпали шутками.
Смеялись над Германошвили, который недавно, стоя ночью на посту, открыл стрельбу по приблудной корове.
- Расскажи, Вазо, как ты стрелял в "шпиона", - допытывался младший воентехник Бессикирный.
- Нэ хочу повторять, опять смеяться будэшь, - отнекивался Германошвили.
- Ты нам расскажи, - настаивали другие.
- И что тут красивий, нэ панимаю. Стаю с ружьем на стоянка. Тихо совсэм. Ухом вдруг слышу: дышит кто-то, ногам осторожно шагает, а глазам нэ вижу. Сам нанимаешь, ночь, темно, как в старый сакля. Кричу: "Стой, стрелять буду!"
- Ну, а дальше?
- Что дальше? Топ-топ, совсем близко дышит. Что делать? Еще раз громко кричал "Стой!", а потом, как надо, стрелял.
Все весело смеялись, хотя многие уже не первый раз слышали эту историю.
В небе послышался слабый рокот мотора. Мы насторожились. Незнакомый звук постепенно усиливался, приближался к аэродрому.
Первым увидел самолет Ротанов. Высунувшись из кабины и задрав к небу белобрысую голову, он указывал на маленькое черное пятнышко:
- Вон, из-за тучи выходит!
Самолет медленно и высоко плыл со стороны города. Хорошо был различим длинный, как у крокодила, нос между двумя близко расположенными моторами, слегка скошенные назад закругленные крылья.
- "Хейнкель"! - крикнул со стоянки Ханин. - Откуда он взялся?
Закругленный вырез на задней кромке крыла у фюзеляжа, полуовальная форма оперения. Да, это "хейнкель". Но чем вызван его визит?
Мы знали, что немецкие самолеты иногда нарушают нашу границу. Однако атаковать их запрещалось. Нам объясняли, что это ошибочные залеты. Вышел даже специальный приказ: при встрече в воздухе немецкие самолеты не атаковать, а знаками показывать им курс на запад.
"Хейнкель" спокойно пролетел над нашим аэродромом.