- Какого черта нас сюда подсадили! - сердито ворчал Сдобников. - Того и гляди, угодишь на губу бесславно.
- И эгоист же ты, Лешка, - рассмеялся Зибин. - Даже тут тебе славы захотелось.
- Я воевать и жить хочу, а не прозябать.
- Брось брюзжать, как старая баба. Не все ли равно, откуда воевать со своего аэродрома или здесь.
* * *
После завтрака, в ожидании вылета, я прилег на землю, положив парашют под голову. Неуютность мира расплавилась под теплыми лучами солнца. Думалось лениво, нехотя и почему-то о генерале. Откуда у него высокомерие, пренебрежение к нам, подчиненным? Ведь сам он был когда-то таким же, как мы. Мне от таких вершителей судеб хотелось немногого - чтобы считались со мной, обращались, как с человеком. А это мог делать только богатый сердцем и разумом. Тогда малое и большое, великое и незаметное, если оно шло на пользу людям, имело бы одну цену.
Солнце поднималось все выше. От пряного запаха трав, тепла, тишины веки медленно закрывались.
В небе рассыпалась многоцветная ракета - сигнал вылета на штурмовку. И затем началось. Техник, что утром был наказан генералом, оказался прав: вылет следовал за вылетом и трудягам-техникам действительно было некогда перекусить.
Немцы развернутыми колоннами ползли и ползли с севера в направлении Первомайск-Николаев, Балта-Одесса, стараясь обойти весь Южный фронт с тыла.
С каждым днем, часом накал боев нарастал. Бесновалось железо, бесновалось и все живое. Снаряды скрещивались со снарядами, гранаты с гранатами. Жар сражений полыхал в глазах людей, рвал землю и раздирал воем небо.
И все же, несмотря на тяжелые для нашей армии условия, немецко-фашистское командование вынуждено было в это время признать: "Противник снова нашел средство для вывода своих войск из-под угрозы наметившегося окружения..."
"Операция группы армий "Юг", - отмечал начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер, - все больше теряет свою форму".
Искусный маневр, быстрые фланговые марши, непоколебимое упорство наших бойцов сорвали замысел гитлеровского командования.
Части 9-й армии, прикрывавшие правый фланг Южного фронта, в ходе кровопролитных боев на какое-то время преградили путь фашистской танковой группировке, которая рвалась от Кодымы к узловой станции Слободка, на Котовск, Одессу, в тыл наших войск, с боями отходивших из Бессарабии за Днестр.
Немалую помощь оказала им авиация и летчики нашего полка.
* * *
Двадцать пятое июля. Пять раз вылетали мы в течение дня на штурмовку войск и один раз на перехват авиации противника. Под вечер, усталые и пропотевшие, мы в седьмой раз поднялись с Котовского аэродрома и взяли курс на Слободзею.
Плотным строем, крыло к крылу, по-гусиному, косяком, "стригут" над полями одиннадцать "чаек". Мы на "И-шестнадцатых" - ста метрами выше. Косые лучи солнца красноватыми отблесками играют на умытой листве деревьев, рябят в редких лужицах дорог, зайчиками прыгают по крыльям.
Слободка скрыта от нас лощиной и лесом. От нее разбегаются три железнодорожные колеи: две петляют меж холмами на восток и юго-запад, третья прямой стрелой прорубилась через лесок на север. Там на чистом фоне горизонта черными смерчами уперлись в небо пожарища.
На вражескую колонну натыкаемся неожиданно: грузовики, большие и малые, какие-то повозки по обочинам дороги, вдоль опушки; танки ползут через поля на Слободзею, оставляя грязные полосы.
Левым разворотом ведущее звено пикирует на темные коробки танков. Вытянувшись в цепочку, за ним устремляются остальные. Наша тройка "ишачков" - в дозоре; мы пристально всматриваемся в небо, выискивая вражеские истребители. Опасности пока нет. А внизу, под нами, "чайки" полосуют воздух реактивными снарядами. Сильная штука эти "эрэсы": разносят вдребезги все, что попадается на пути. Несколько танков уже окуталось дымом. Другие застывают неподвижно. На тех. что свернули в лощинку к лесу, обрушивается звено Пал Палыча, и сразу же одна коробка волчком взрыхляет поле, вторая раскалывается от собственных снарядов.
Израсходовав "эрэсы", белокрылые машины набрасываются на колонну. Высота небольшая, и можно хорошо различить орудия, крытые машины, бензозаправщики. Очереди одна за другой впиваются в ее голову, в хвост. Летчики не обращают внимания на свирепый огонь зенитчиков. Даже когда одна из "чаек", сбитая, врезается в лес, а другая, окутанная огнем и дымом, уходит из боя, никто не думает об опасности. Это какие-то особые минуты, когда ожесточаешься в пылу боя и хочется бить, бить без конца.
Гибель нашего "ястребка" приводит меня в исступление. Я перевожу взгляд с земли на небо, затянутое редкими облаками. Опасное оно теперь, хоть и не видно противника.
Машинально проверяю положение гашеток, заглядываю в прицел. Все в порядке. Качнув крыльями товарищам, пикирую на машину, с которой ожесточеннее других огрызаются спаренные "орликоны". Нажимаю на гашетки и всем телом ощущаю тяжелый перестук крыльевых пушек. Снаряды кучно вонзаются в машину; вместе с расчетом они в щепки разносят кузов, кромсают кабину, мотор.
За первой атакой следует вторая, третья. Теперь штурмовкой заняты все - и штурмовики, и мы, сопровождающие истребители. Дорога и прилегающие поля вулканизируют грохотом взрывов, огнем, дымом и ревом моторов.
Я все время помню о воздухе, где каждую минуту могут появиться вражеские истребители, и не забываю о своих напарниках. Они растянулись в пеленге. Так легче вести индивидуальное прицеливание. Лучшая осмотрительность и свобода маневра предупреждают внезапную вражескую атаку. Этот строй выработан горьким опытом многодневных сражений.
Еще одна атака. В прицеле возникает крытая брезентом с бульдожьей мордой машина. Отличнейшая цель!
И тут - пусть мне скажут, что предчувствие - чепуха! - Я быстро оборачиваюсь назад. Это уже привычка, и сердце сжимается: из-за облаков на нас пикируют истребители...
Пока я определял, что это за истребители, прошло одно мгновение, но на пикировании его было достаточно, чтобы "засмотреться". Вражеский грузовик в прицеле вырос за это время в огромное чудовище. А за ним, выше траектории полета моего истребителя, ощетинился верхушками лес - могучий, прекрасный... В кабине "ястребка" стало тесно. Мириады клеточек в мозгу возмутились, потребовали: "Прекрати атаку! Выводи! Промедление - смерть!" А руки - дьявольщина! - до чего непонятны человеческие поступки! - жмут на гашетку. И кроме того, невозможно не посмотреть, куда попадут снаряды. Не могу отказаться от этого. И только потом я рву на себя ручку управления. Самолет в судороге трепещет от совершенного над ним насилия. А может, от страшной близости земли, на которую он все еще оседает по инерции.
Под тяжестью перегрузки и - что скрывать- от страха глаза закрываются, тело приготавливается к неотвратимому удару.
Трудно сказать, что спасло самолет от столкновения с землей. Скорее всего, взрывная волна от грохнувших в машине снарядов взметнула "ястребок" над лесом.
Летчики уже заметили пикирующие истребители, стали в оборонительный круг, прекратили штурмовку. Но тревога оказалась напрасной: это на смену "чайкам" прилетела девятка наших "мигов" во главе с майором Ивановым и обрушила свои бомбы на вражескую колонну, точнее - на ее остатки.
После выхода из злосчастной атаки я не обнаружил Сдобникова - он следовал за Зибиным. Не было его и среди "чаек". Сделав круг над местом боя, я поразился: там, где совсем недавно двигался враг, теперь бушевали взрывы, ввысь вздымались столбы дыма, месили и рвали землю набитые снарядами грузовики. А "миги" с бреющего полета разили и разили врага.
Домой возвращались в лучах заката. Я вылез из кабины и почувствовал страшную усталость: казалось, сил не хватит даже на то, чтобы снять парашют и положить его на крыло. Бросив в ответ на немой вопрос техника: "Все нормально", - я с тяжелым чувством зашагал к самолету Ивана Зибина.